чувствовалась горячая ее кожа.
– Кэри…
– Мм? – Глаз не открыла, но подвинулась к стене.
– Спокойной ночи, моя янтарная леди. – Брокк поцеловал ее в висок. – Спокойной ночи…
И уже во сне Кэри, вывернувшись, обвила руками его шею, прижалась и пробормотала:
– Не убегай больше… я не хочу тебя искать.
– Не убегу.
Услышала ли? Как знать. А за стеной жалобно скулила буря.
Брокка разбудил взгляд.
– Что-то не так? – спросил он, не открывая глаз.
– Все так… – Кэри дотянулась до его лба. – Только ты опять хмуришься. Снилось что-то плохое?
– Нет.
Ночь в полусне, сквозь который Брокк слышал и бурю – к утру она улеглась, – и дыхание женщины рядом. И звук старых часов, найденных на свалке, но оживших. В облезшем домике обреталась кукушка, которую Брокк выкрасил в лазоревый цвет. Правда, пружина заедала с завидным постоянством, точно сменившая окрас кукушка опасалась показываться на люди.
– Почему ты меня украл? – Кэри полулежала, опираясь на локоть. И рубашка, слишком просторная для нее, сбилась. – Только серьезно.
И сама серьезна.
Розовая, сонная и мягкая, с запахом гор и серной воды, вина, которым Брокк сдобрил чай, и самого чая. Близкая, слишком близкая, чтобы думать о плохом.
– Если бы я просто предложил прогуляться… уехать дня на два, ты бы согласилась?
– Нет. Не знаю… а сказать?
– Про драконов? Тогда не получилось бы сюрприза.
– Не получилось бы, – согласилась она, подавив зевок. – А дальше что?
– Ярмарка. Я ведь вчера обещал. Но сначала завтрак. Надеюсь, ты не имеешь ничего против слегка подгоревших тостов?
– Почему подгоревших?
– Не подпалить у меня еще не получалось, – честно признался Брокк.
И нынешний завтрак не стал исключением. Тосты и сливочное масло, сыр со слезой, размороженная ветчина. Розетка с айвовым вареньем, кисловатым, терпким, и Кэри морщит нос, но намазывает густо…
– Мы на рынок, да?
– Да.
– А в чем я поеду?
На ней по-прежнему рубашка Брокка с закатанными рукавами, и собственные руки Кэри выглядят неестественно тонкими, хрупкими. Штаны, пусть и на подтяжках, но съезжают, и полы рубашки выбиваются, что безумно Кэри раздражает.
Об одежде он и не подумал.
Но в поселке хватает женщин. За год старые раны затянулись, разве что весной на кладбище, устроенном в долине, высадят цветы. И кресты поставят каменные, взамен снесенных ветром деревянных. Однако нынешним днем о крестах не думалось вовсе, то ли дело – платье. Отыскалось, новое, из плотного красно-зеленого тартана.
…вот только запах лаванды…
…переложили, чтобы моль не поела, как сказала полноватая женщина, которой платье было явно мало. Она же спешно, розовея и отводя взгляд, отряхивала подол, вздыхала, что складки, мол, разгладить бы, и если господин мастер подождет…
Он ждал.
И Кэри, отказавшаяся отпускать его одного, тоже ждала. Она вертела головой, разглядывая нехитрое убранство дома. Вышитые лиловыми нитками астры и крупные, отчего-то розовые маки на полотняных занавесках. Белые полотенца с красными петухами, изразцовая печь и ряд медных, надраенных до блеска кастрюль.
Четверо детей на кровати, спрятались под одним одеялом, только глаза блестят.
Шепчутся.
Толкают друг дружку и, опасаясь материного окрика, а может и самого Брокка, натягивают пуховое одеяло по самые макушки. Запах свежего хлеба и мясной похлебки. Староста, ленивый, осоловевший с утра, расчесывает бороду резным гребешком, с прищуром наблюдая за супругой. Та же, двигаясь неторопливо, выгребает из печи угли, наполняя им стальной ковш утюга. А потом, перехватив за ручку, качает взад-вперед, словно колыбель. И воздух,
