…осколки ушедшего мира.
– Вот оплавленные камни Аль-Ахэйо, – низкий с хрипотцой голос завораживает. И опаленный пламенем мрамор ложится между серебряной статуэткой лани и каменным тигром. – Вы ведь слышали, леди, о городе, которого не стало?
Тихо в лавке.
Сонная муха кружит над газовым фонарем, тычется в стекло.
Куклы смотрят на Брокка мертвыми рисованными глазами.
– Аль-Ахэйо, белая жемчужина альвов. Город вечного лета…
Муха упрямо долбится, пытаясь пробить слишком толстое для нее стекло, не понимая, что за ним – огонь и смерть.
– Он исчез в одночасье, утонул в пламени. Его прекрасные дома, сады, великая библиотека…
– А люди?
– И люди. Вспыхнули и сгорели словно спички. Но кто думает о людях, милая леди? – Продавец выбрал оплавленный кусок мрамора. – Возьмите на память о том, что когда-то в этом мире существовало чудо…
Камень. Всего-навсего камень. Мрамора кусок. И воздух, горький, пропитанный дымом, вызывающий тошноту. Брокк стискивает зубы, сжимает кулаки.
Надо дышать.
И постараться не уронить свертки… там белый альвийский шелк и маска, шкатулка с гребнями, кажется, зеркало… и то ожерелье из посеребренных перьев цапли.
– Брокк, – мягкая ладонь ложится на висок, – ты не виноват. Слышишь?
– Я…
Вязкая слюна, которую не сразу получается сглотнуть. И пустые окна альвийских лавок.
– Я просто хотел остановить войну. – Слова даются с трудом, точно язык онемел. – Понимаешь? Остановить… абсолютное оружие… Драконы, чтобы преодолеть Перевал… добраться… не важно куда, до Побережья, до Холмов… или Аль-Ахэйо…
В его сне люди выходят, чтобы посмотреть на драконов. И сгорают.
Как спички.
Много-много спичек, которые вспыхивают в одночасье.
– Взрыв на пустыре… его бы хватило, чтобы альвы задумались… но Король… я не могу осуждать Короля…
…кому интересны пустыри, мастер. Будьте реалистом, война эта слишком затянулась, чтобы ее просто остановить. Альвы должны уйти. Она должна уйти… поверить, что мы действительно способны…
– Я виноват, Кэри. – Он повернулся и поцеловал ладонь. – Я – создатель и…
…и если город Камня и Железа просядет в огненную купель, это будет в какой-то безумной мере справедливо.
Закономерно.
– И я не уверен, что после смерти жила примет мой огонь.
Она ничего не сказала, но, поднявшись на цыпочки, коснулась губами губ.
– Я… – Пальцы коснулись свертка. – На балу я буду белой цаплей… тебе придется надеть костюм птицелова…
Глава 20
Безумный день.
Безумный дом, в котором все дни безумны, и Таннис теряет им счет. Она знает, что в доме этом не так уж давно, но теперь ей кажется – вечность прошла.
В этой вечности она и вправду привыкла.
…к ледяному равнодушию Ульне и белым ее нарядам. К отвращению супруги Освальда – та не давала себе труда скрывать его. К истеричному веселью Марты и ее бесконечному рукоделию.
…к холоду, который поселился в ее комнате. Старый камин растапливали, но к середине ночи дрова перегорали, пламя гасло, а сквозь старые рамы сквозило.
…к комковатой перине, ледяным простыням и грелке, которую приносила Марта. Она появлялась каждый вечер, она вовсе следовала за Таннис по пятам, раздражая нарочито веселой болтовней, лязганьем спиц и печеньем… Марта заботливо поправляла одеяло и приносила нагретые кирпичи, обернутые тряпьем, приговаривая:
– Так теплее, Освальду не понравится, если ты простынешь. Хочешь молочка? Молочко с медом полезно для расстроенных нервов…
Таннис пробовала отказываться, но ее не слышали.
В этом доме можно было кричать во весь голос, и все одно остаться неуслышанной. И устав бороться – дом тянул силы, – Таннис просто кивала. Марта
