…это ненастоящий дом. Его украли вместе с сумасшедшими старухами и родовым древом, потемневшими от времени портретами людей, чужой честью, гордостью и древним гербом, который пересекала трещина.
Но говорить нельзя, Освальд обидится.
Нынешним вечером он заботлив. И остатки ненавистного платья сдирает… Красное с черным кружевом. Вульгарное. Слишком открытое. Слишком роскошное с виду. Слишком… такое для шлюхи в самый раз.
– Скоро приедет доктор. – Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.
Одевал чистую.
Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.
– Отравилась… чем-то… – Говорить было тяжело: мягкие тряпичные губы не слушались.
– Не спеши. – Освальд держал у губ стакан с водой. – Ты ж моя девочка…
И слезы подкатывали к глазам.
Нельзя плакать. Слезы – это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.
Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий, худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.
А может, и смазал.
Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена…
…не думать.
Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.
Пыталась.
И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.
Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала…
– Ты не спишь. – Освальд присел на край кровати.
– Не сплю.
– Тебе лучше?
– Лучше.
– Поговорим?
Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.
– Ты ведь знала…
– Догадывалась.
Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.
– И почему промолчала? – Освальд поправил подушки. – Испугалась?
– Да.
– Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой. – Он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.
– И что теперь?
– Вообще или с тобой?
– С нами. – Она обняла живот.
…залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.
И не думает.
Он думает, что Таннис – шлюха, которая одного клиента на другого променяла.
– Ничего. – Освальд помог ей сесть и, сняв домашнюю куртку, набросил на плечи, а колени укрыл одеялом. – Здесь сквозит, а тебе стоит избегать сквозняков. Таннис, я понимаю, что кажусь тебе чудовищем. Временами я и вправду чудовище… и лучше тебе не знать…
– Теперь я тебе не нужна…
– Нужна, малявка. – Он притянул Таннис к себе. – Не говори ерунды. Ну что изменилось?
– Я беременна…
– И хорошо.
