Она улыбается, виновато и растерянно, сама не в силах поверить, что он, Брокк, и вправду готов уйти. И протянутая рука, замершая в воздухе, падает, теряясь в складках пышной юбки.
– Наверное, это правильно. – Ее плечи поникают. – У тебя своя жизнь… и смешно было бы ждать иного. Ты и без того дал мне многое…
– У тебя своя жизнь… – Его слова – лишь эхо сказанного Лэрдис.
– В ней не осталось ничего. – Она сама пятится, спиной касается двери и руки прячет. Выглядит растерянной и… жалкой? – Если бы ты знал… впрочем, хорошо, что не знаешь. Жалость унижает.
– Понимаю.
Затянувшийся разговор. Струна из слов, которой давным-давно следовало бы разорваться, и все-таки разрыв этот пугает неотвратимостью. «Янтарная леди» дрожит, дрожь ее передается Лэрдис.
– Я смешна?
– Нет.
– Смешна… и твой друг это видит.
– Инголф? Он мне не друг.
– Не важно… я могу притворяться сильной… и равнодушной… я ведь хорошо умею притворяться, если ты помнишь, конечно.
– Помню.
…знает. И почти восхищается новой ролью, которая наверняка дается Лэрдис немалым трудом.
– Порой я сама забываю, где я настоящая… потом вспоминаю, конечно. Или мне лишь кажется, что вспоминаю… и думая о нас, я… я ошибалась, но некоторые ошибки нельзя исправить, верно?
– Пожалуй.
– Иди уже… не заставляй меня передумать.
Идет. И струна натягивается до предела, она рвется беззвучно, но еще болезненно, и Брокк, отведя взгляд, сбегает. Ему немного стыдно и за свой побег, и за облегчение, которое он испытывает. Все, что должно было быть сказано, они сказали.
…он сказал. Но был ли услышан?
Брокк все-таки, наверное, придремал, потому как, очнувшись от прикосновения стюарда, увидел потемневшие окна. И долго не мог понять, о чем говорит человек, а он как назло разговаривал шепотом.
Город в двух часа ходу?
«Янтарная леди» идет по ветру? И с хорошей скоростью?
На капитанском мостике подали крепкий кофе, от которого в голове слегка прояснилось, и Брокк, устроившись в низком кресле, пил медленно, тер одеревеневшую шею, разминал руки, которые болели обе и одинаковой тянущей болью. А под ногами сгущалась темнота. Она подбиралась вплотную, но отступала перед огнями кормовых фонарей. И носовой, мощный, пробивал сгустившийся воздух.
Город лежал на холмах, рассеченный клинком реки, неравномерный и уродливый. Расползалась язва Нижнего города, черная, грязная, со струпьями заводов и фабрик, окутанная желтым дымом, будто гноем. И веером расступались улицы Верхнего.
Камень.
И снег, который кружил, оседая на окнах.
Уже скоро.
Приглушенный рокот мотора. Винты останавливаются, и «Янтарная леди» плывет по ветру, голос которого слышен Брокку.
Вот и поле… серая игла мачты, соединившая небо с землей. Огни, газовые фонари и, кажется, факелы… снова толпа… а Брокк устал. Он просто безумно устал и хочет домой. Правда, городской дом пуст, а сил на то, чтобы шагнуть по ту сторону гор, не хватит. Впрочем, если и хватит, то с такой головой он просто завалит контур портала, и… отдохнет немного и вернется.
Домой.
На рассвете, когда Кэри еще спит. Войдет на цыпочках, присядет на край кровати и, взяв ее за руку, проведет теплыми расслабленными пальцами по своей щеке. А когда она сонно откроет глаза, скажет:
– Здравствуй. Я вернулся.
И она, быть может, улыбнется. Тогда Брокк поймет, что у него еще осталась надежда.
Лишь бы не было слишком поздно.
Было.
Он всегда спускался последним, но не в этот раз. Осталась дежурная команда. И стюард спешил погасить огни в кают-компании, собирал пустые чашки и бутылки, которых было как-то очень уж много. Мятый платок, забытую перчатку…
Лэрдис ждала у трапа, мелко дрожа, но упрямо глядя в темноту. И сжимала кулаки в мужских перчатках. Боялась? И справляясь со страхом, надела
