полагает действительно важным…
– Дорогой. – Голос матушки раздался над ухом, и Кейрен, вздрогнув, едва не потерял равновесие.
– Я стучала, но ты не соизволил ответить на стук. – Леди Сольвейг позволила раздражению стать явным, оно прорезалось в голосе рычащими нотами, разрушая слишком идеальный образ.
– Прости, я задумался.
Она вцепилась в ухо и дернула.
– Сколько раз тебе повторять, Кейрен, что нельзя забрасывать ноги на стол.
– Почему?
Холодные металлические пальцы.
– Неприлично.
Ноги пришлось снять, пожалуй, в чем-то матушка права, стол не виноват в неприятностях Кейрена.
– Вот видишь, вести себя хорошо несложно. – Матушка отпустила ухо и пригладила взъерошенные волосы. – Порой мне кажется, что ты нарочно делаешь все, чтобы вывести меня из себя.
Она оттеснила Кейрена от стола, подняла письмо, нахмурилась…
Кейрен промолчал.
Было время, когда матушка проверяла его письма, беспощадно исправляя ошибки и заставляя переписывать набело.
Было. Прошло.
И нынешнее она все же отложила. Сложила рассыпавшиеся листы в папку, а папку завязала аккуратным бантиком, сдвинула к краю стола. Прикрыла чернильницу. Отправила перо в стакан с водой…
– Мама, – Кейрен наблюдал за ее действиями с нарастающим раздражением, – ты помнишь, сколько мне лет?
– Конечно, дорогой, я помню, сколько тебе лет, – неизменно дружелюбная мягкая улыбка.
– Тогда почему ты ведешь себя так, словно мне десять?
Она поправила растрепанные астры и вазу передвинула так, чтобы ваза эта стояла точно по центру стола.
– Почему… – Леди Сольвейг пересчитала перья в футляре, а футляр подвинула к краю стола. – Я тебя утомляю, дорогой?
– Порой… ты бываешь излишне настойчива.
– Мне жаль. Я и сама понимаю, что следовало бы остановиться. И Гаррад требует того же. – Она вздохнула и с явным сожалением убрала руки от серебряной химеры, самим своим видом нарушавшей новосозданную гармонию письменного стола. – Должно быть, я все еще боюсь тебя потерять.
Она возвышалась над Кейреном, ледяная, строгая и… усталая. Мама ведь немолода, но ее годы ей к лицу. И она не спешит прятать морщины под пудрой.
– Когда ты появился, я уже была немолода… тридцать пять… и никто не ожидал, что в этом возрасте возможно забеременеть. Не представляешь, до чего Гаррад удивился. Мне настоятельно советовали… не рисковать. – Леди Сольвейг подходит к книжному шкафу.
Книги стоят вразнобой. Ее это наверняка злит, она протягивает руку, касается корешков, на них изрядно пыли, и леди Сольвейг хмурится.
…что было бы, послушай она совета?
– Ты родился за месяц до срока и очень маленьким. Слабым. Признаться, и я не верила в то, что ты выживешь…
Странно слышать такое от родной матери.
– Ты рос таким болезненным… жила предвечная, да ты вовсе не выздоравливал, но лишь одна болезнь сменялась другой.
– Я этого не помню.
– И не надо. – Она все же вытащила книгу и, проведя по переплету пальцами, нахмурилась. – Альгейда совершенно распустила прислугу. Не удивительно, что ее дочь позволяет себе…
– Мама!
– Да, дорогой?
– Не отвлекайся.
– Извини. – Леди Сольвейг вернула книгу на полку. – Потом школа. Мне не хотелось отпускать тебя, но разве с Гаррадом поспоришь? Он вбил себе в голову, что все твои болезни – от моей чрезмерной опеки. А я словно чувствовала…
Протяжный судорожный вздох.
– И эта история… ты себе представить не можешь, что я пережила, узнав, что мой сын умрет или остаток дней проведет прикованным к постели…
– Все ведь закончилось, мама.
– Закончилось, – со странным выражением повторила леди Сольвейг. – Ты остался жив и… не только жив. Захотел вернуться. Я была против. Мы с Гаррадом поссорились… он обещал, что за тобой будут присматривать, что ни на минуту не выпустят из поля зрения… а Каменный лог… я готова была
