восток. На Землю Обетованную. Туда, где меня ждет отец. Если ветер продолжит дуть, я окажусь там быстро.
Я бросаю последний взгляд назад, на гору. Теперь склон освещен молочным светом луны, и я вижу поток серебряных и черных точек. Волна за волной закатники выплескиваются из недр горы. Скоро они будут в Миссии.
Я стараюсь не думать об этом, но мысли помимо воли обращаются к Сисси и ребятам. Сейчас они уже добрались до Миссии. На мгновение во мне образуется пустота больше, чем окружающее ночное небо. Я смотрю перед собой. На восток. Где-то там, дальше, чем мои глаза способны видеть, ждет отец.
Интересно, сколько девушек Сисси уговорила сесть на поезд?
Мой отец, наверное, загорел. Теперь, когда ему не надо прятаться от солнца. И растолстел тоже, учитывая, сколько там еды и питья.
Интересно, Сисси и ребята уже в поезде? Наверное, девушки из деревни забираются в поезд, пока он разогревает двигатель.
У отца, наверное, борода или усы, или, может быть, щетина. И волосы на руках и ногах. Мешки у него под глазами стали меньше или вообще исчезли за годы спокойного здорового сна. Отец выглядит по-другому, но теперь, без масок, которые он был вынужден носить долгие годы, это и будет его настоящее лицо.
Интересно, все ли в порядке с Сисси и ребятами? Знают ли они, что надо уезжать немедленно? Представляют ли они, сколько закатников бежит за ними.
Я — впервые за всю жизнь — увижу, как отец улыбается. Увижу эту самую простую и чистую из всех эмоций, которую он всю жизнь вынужден был подавлять. Увижу, как растягиваются его губы, блестят зубы, горят глаза. Руки останутся неподвижными теперь, когда нет нужды притворно чесать запястье. И именно это он сделает, когда увидит меня. Он улыбнется. Он будет улыбаться прямо на солнце, не отступая в тень.
Не устал ли Бен оттого, что им пришлось идти целый день? Знает ли Дэвид, что ему понадобится шарф и перчатки, потому что ветер, хлещущий через решетки поезда может оказаться сильным и пронизывающим? Заживает ли рука Сисси? Не попала ли туда инфекция? Думают ли они обо мне? Нуждается ли Сисси во мне? Так же, как я в ней.
Вокруг меня появляются звезды. Кажется, что до них подать рукой. Кажется, что я могу дотянуться и сковырнуть их с места, а потом наблюдать, как они снежинками падают на землю. Я смотрю на восток. Вижу отца, окруженного теплым солнечным светом. Но нечетко, как будто он просто фантазия. Вижу, что он уменьшается и тает. Как все сны в лучах рассвета.
Я сильнее вцепляюсь в рукоять. Сгибаю ноги, перемещая центр тяжести. Звезды вращаются, когда я поворачиваю дельтаплан, луна крутится, как мячик на веревочке. Подо мной вращается река.
Гора оказывается передо мной. Ее вершина склонена набок, как будто удивлена и сбита с толку. Я лечу на запад.
Назад в Миссию.
40
Миссия лежит между двумя отрогами горы, и сначала я пролетаю мимо. Мост, половины которого колоннами поднимаются в небо, оказывается бесценным ориентиром. Я кружу над ним и замечаю несколько пятнышек света, мерцающих на склоне горы. Я подлетаю ближе, и Миссия, ее освещенные мягким светом дома, выступает из темноты. Отсюда она кажется неожиданно маленькой и хрупкой.
Я уже понял — со смирением и некоторым страхом, — что мое приземление будет неудачным. Возможно, болезненным, может, даже смертельным. Я могу уповать только на везение новичка. У меня было достаточно времени об этом подумать: полет обратно занял минут пятнадцать или около того, и я уже понял, что лучше всего будет приземлиться на ледниковом озере у дальнего края деревни. Идея казалась хорошей, но воплотить ее оказалось не так просто. Отсюда озеро кажется не больше монетки — до смешного маленькая посадочная площадка, окруженная гранитными скалами и вздымающимися к небу деревьями.
Приводнение на озеро оказывается не мягче столкновения с ледяной стеной. Мои ноги и тело как будто волочет по железной терке. Дельтаплан неожиданно устремляется в глубину, переворачивая мир вверх ногами. Не понимая, где верх, где низ, я расстегиваю жилет и выбираюсь из него, отталкивая дельтаплан от себя.
Я плыву к берегу, выбрасываю свое промокшее, закоченевшее тело на поверхность. Холодно. Надо спешить. Руки и ноги трясутся, как ветви на ветру, разум наполняют рваные, спутанные мысли. Ковыляя на подкашивающихся ногах, стуча зубами, обхватывая себя руками, я пробираюсь в ближайший дом. Мои замерзшие пальцы с трудом смыкаются на дверной ручке. Внутри темно. Я открываю сундук, срываю с себя мокрую одежду, натягиваю сухую. В этот момент я понимаю, что не встретил ни единой живой души. Я выбегаю на улицу, все еще стуча зубами от холода, смотрю на площадь. Никто не
