Она подняла веки. Джон, разинув рот, смотрел на нее блестящими слезящимися глазами, словно готов был заплакать.
– Вы сверкаете, – сказал он. – Вы поете мою самую любимую в мире песню и сверкаете, как бриллиант в обручальном кольце.
Опустив глаза, Харпер поняла, что он прав. Горло опоясывало коралловое свечение. Оно пробивалось даже через свитер.
Тогда Джон потянулся и поцеловал ее – теплый ласковый поцелуй пах ромом, и кофе, и маслом, и орехами пекан, и сигаретами, и англичанином. Он подался назад, с сомнением глядя на Харпер.
– Виноват, – сказал он.
– Нисколько.
– У вас вкус шоколадного батончика.
– Видимо, с ложкой сахара лекарство само проскочит.
– Значит, это лекарство?
– Часть курса реабилитации. Примите две дозы и вызовите меня утром.
– Две?
Она поцеловала его, потом отстранилась и захохотала, глядя на его лицо.
– Давайте, Джон. Ваш выстрел. У вас должно хорошо получиться. Вы англичанин. В ваших жилах кровь Робин Гуда.
Она протянула ему лук. Показала, как держать, отодвинула его ступню, чтобы он шире расставил ноги.
– Тянете тетиву к углу рта, вот сюда, – показала Харпер. – Попробуйте без стрелы.
Он упражнялся, покачиваясь на кусачем морозе, – ноздри раскраснелись, а все лицо превратилось в бледную восковую маску.
– Ну как? Я совсем как Эррол Флинн?
– Вы совсем как лихой засранец, – ответила Харпер.
Она подобрала стрелу с камней, зажала наконечник в кулаке, закрыла глаза и сосредоточенно нахмурилась.
– Вы что там делаете?
Веки оставались сомкнутыми, но она чувствовала на себе его взгляд – и это было приятно. Она поняла, что все получится. Так бывает, когда, еще не выпустив стрелу, уже знаешь, что попадешь в яблочко.
Харпер все видела внутренним взором: как она будет покачивать руками и петь «Ты и я, крошка, что скажешь», не произнося ни единого слова. Она видела – и теперь понимала, насколько это просто. Не нужно ничего делать, чтобы установить контакт с драконьей чешуей. Это как быть беременной. Харпер ощущала песню в своих связках, нервах, песня текла, как кровь, без звуков, без слов, даже без намека на слова. Ты и я, крошка, что скажешь?
Она загорелась. Открыв глаза, Харпер увидела, что сложенная лодочкой ладонь полыхает холодным пламенем – голубым мистическим пламенем – вокруг стрелы; Харпер вскрикнула, пораженная, и уронила стрелу.
Пожарный вцепился в руку Харпер и сунул ее ладонь под полу своей куртки, чтобы потушить огонь. На щеках Джона проступили красные пятна. Глаза за очками расширились.
– Что вы делаете?
– Ничего, – сказала она.
– Ради бога, что вы задумали? Хотите смерти?
– Я… я только хотела посмотреть…
Но он отвернулся, взмахнув курткой, как крыльями, и начал карабкаться на дюну.
Харпер догнала его на гребне – это была самая высокая точка острова. Под ними виднелась хижина, встроенная прямо в склон. Крышу укрывали мох и водоросли. Харпер попыталась взять Джона за плечо, но он повернулся, скинув ее руку.
Он смотрел удивленным изучающим взглядом; глаза блестели за квадратными линзами очков.
– Так все ради этого? Напоить меня, уболтать и посмотреть – вдруг вам удастся обманом заставить меня научить вас, как сгореть заживо?
– Нет, Джон. Нет. Я поцеловала вас только потому, что хотела поцеловать.
– Знаете, что случилось с последним человеком, который хотел достать горящего кролика из цилиндра?
– Я знаю, что случилось.
– Да не знаете вы ничего. Понятия не имеете. Она превратилась в золу. – Джон постепенно отступал от Харпер.
– Я знаю, что она умерла. И знаю, что это было ужасно.
– Заткнитесь. Вы знаете одно: у меня есть то, что вам нужно, и вы готовы сделать все, чтобы это заполучить: подпоить меня, носиться со мной,
