– Не думаю, что Ник сможет управлять машиной с ручной коробкой передач. Рене никогда не водила больших машин. Алли слишком юна. Вы слишком беременны. И потом: они, на хрен, ищут того, кто говорит, как принц, на хрен, Чарльз, а не как Дон, на хрен, Льюистон, – объяснял ей Пожарный; и гласные в его речи удлинялись, а британское «р-р-р» пропало, словно он вдруг оказался родом из Манчестера в штате Мэн, а не из Манчестера в Соединенном Королевстве. – Я смогу говорить, как местный, хотя бы несколько минут – хватит, чтобы проскочить пост.
– Как ваше запястье? – спросила Харпер, тронув его за руку. Запястье все еще было обмотано грязным бинтом.
– А, с рычагом справлюсь. Не беспокойтесь, Уиллоуз. Я провезу нас через пост. Вы просто забыли, как я люблю представления.
Но Харпер его почти не слышала.
Рене остановилась шагах в десяти от машины и, нагнувшись, держала ладонь тыльной стороной вниз, чтобы длинношерстному коту с золотыми полосками было удобно нюхать. Кот, задрав хвост, вылез из травы, к его шерсти прилипли сухие листья. Он урчал так громко, будто кто-то запустил электрическую швейную машинку.
Ник выбрался из-под шланга поглядеть. Он возбужденно оглянулся на Алли и начал шевелить пальцами. Алли вылезла наружу на четвереньках.
– Ник говорит, это тот кот, которого он подкармливал с прошлого лета, – сказала она.
Когда Харпер оглянулась, большой кошак уже сидел на руках Рене, довольно прищурившись. Рене поставила радиоприемник на землю и ласково гладила кота вдоль позвоночника.
– Это
Пожарный, соскочив с подножки, смотрел сурово.
– Вы уверены?
– Конечно, уверена. Своего-то кота я узнаю!
– Но у него ни ошейника, ни жетона. Точно сказать нельзя.
Рене вспыхнула:
– Он подошел прямо ко мне. Он вспрыгнул ко мне на руки.
Джон молчал, и Рене добавила:
– А почему же нет? Это мои места. Я ведь жила именно на этой улице. На милю южнее, но на этой улице.
– Кот остается здесь, – сказал Джон.
Рене открыла рот, чтобы возразить, но осеклась и только смотрела на Пожарного – сначала непонимающе, а потом постепенно соглашаясь.
– Разумеется, – сказала она. – Глупо было думать… конечно, вы правы.
Она потерлась носом о нос кота и аккуратно опустила животное на землю.
– Нет! – воскликнула Алли. – Что вы делаете? Мы можем его взять.
– Правильно. Я возьму его к себе, – сказала Харпер.
Ее поразило выражение лица Рене, когда та узнала кота. Это было не просто удовольствие – это было потрясение. Харпер подумала, что Рене уже отказалась от счастья – похоронила его в склепе с Гилбертом, – и нежданная радость ошеломила ее. Ник спрыгнул с машины, опустился на колени в пыль и осторожно приближался к коту, как загипнотизированный. Кот вился у лодыжек Рене и следил за мальчиком настороженными нефритовыми глазами.
– А если они заглянут в задние отсеки и найдут его? – спросил Пожарный.
– Решат, что кот спрятался в вашей машине. Посмеются.
– Нет. Они перероют все.
– Проголосуем, – сказала Харпер.
– В жопу ваше голосование! Это небезопасно. Кот остается здесь.
Харпер ответила:
– Мистер Руквуд, мне надоели люди, считающие, что только они имеют право решать, что лучше или хуже для других. Я была замужем – и пять лет мне внушали: все, что позволяет мне чувствовать себя человеком, мне не нужно. Я обращалась к религии – к церкви Святого Пения в храме Света – все то же самое. Теперь у нас демократия, и мы будем голосовать. Не дуйтесь, у вас тоже есть право голоса.
– Трижды ура выборам! – крикнула Алли.
Пожарный злобно глянул на Алли с братом.
– Большинство сообществ сходятся на том, что дети не обладают достаточной информацией, чтобы участвовать в публичных диспутах.
– Большинство детей не спасали вашу тощую неблагодарную задницу от публичных побиваний камнями. Голосуем. Все. И я – за кота, – сказала Харпер.
– Я голосую за бескошачье будущее, – сказал Пожарный и ткнул пальцем в Рене: – И она тоже. Потому что, в отличие от вас, Рене Гилмонтон женщина разумная, логичная и осторожная, правда, Рене?
