заставил его нести тело Реддинга, они ушли достаточно далеко, выбирая те дорожки на дереве, по которым, как казалось, ходили меньше всего. В конце концов они оказались на ветви, на которой вовсе не было страховочных тросов.
Тело Реддинга было перекинуто через плечо Геста, как будто он был охотником, несущим домой оленя. Знакомый аромат от волос Реддинга смешивался с запахом крови, которая стекала по шее Геста. C каждым шагом его ноша становилась все тяжелее и ужасала его все больше. Тем не менее у него не было выбора, кроме как тащиться впереди человека, приставившего нож к его спине. Гест подозревал, что если бы он упал, неся тело, калсидиец не придал бы этому большого значения. В конце концов калсидиец выбрал место, где узкая ветвь их дерева пересекалась с ветвью другого. Гест прислонил Реддинга в этом месте и оставил падальщикам.
— Муравьи и другие насекомые обглодают его до костей за несколько дней, — сказал калсидиец. — Если его и найдут, в чем я сомневаюсь, никто не сможет его опознать. Теперь мы вернемся в твою комнату и уничтожим все следы твоего пребывания в Кассарике.
Он говорил в прямом смысле слова. Он сжег детские кисти в глиняном очаге и разломал замысловатые шкатулки, в которых они хранились. Плащ Реддинга стал мешком для хранения драгоценных камней, которые калсидиец вытыщил из шкатулок. Он быстро удалился, предупредив Геста не думать о побеге. Гест подозревал, что он отправился убить женщину, которая сдала ему комнату. Если и так, он сделал все очень тихо. «Возможно, он просто подкупил ее», — сказал себе Гест, сжимая зубы, чтобы они перестали стучать. Но его не было очень долго. Гест остался один в комнате, которая пропахла горелой плотью и кровью. Сидя в полумраке, он не мог избавиться от стоящего перед глазами образа изуродованного лица Реддинга, глядевшего на него с изгиба ветки. Калсидиец располосовал его лицо вдоль и поперек, уничтожив знакомые черты. Глаза Реддинга смотрели из месива, в которое превратилось его когда-то миловидное лицо.
Гест всегда считал себя жестоким Торговцем. Обман, шпионаж, сомнительные сделки на грани с воровством; он никогда не понимал, в чем преимущества честности, не говоря уж об этике. Торговля была суровой игрой и «каждый Торговец должен был прикрывать себя сам», как частенько говорил его отец. Ему нравилось думать, что он закаленный человек, готовый на любые грязные приемы. Но он никогда не был соучастником убийства. Он не любил Реддинга, не в том смысле, в котором слишком часто использовал это слово Седрик. Но Реддинг был опытным любовником и веселым товарщем. С его смертью Гест остался в этой неприятной ситуации в одиночестве.
— Я не хотел, чтобы так случилось, — сказал он угасающему огню. — Это не моя вина. Если бы Седрик не заключил эту безумную сделку, меня бы сейчас здесь не было. Во всем виноват Седрик.
Он не слышал, как открылась дверь, но почувствовал сквозняк и увидел как заколыхалось пламя в очаге. Калсидиец возвышался как черная тень на фоне темноты за ним. Он тихо закрыл дверь.
— Теперь ты напишешь для меня несколько писем. А потом мы доставим их.
Гест не стал спрашивать, чем тот был занят. Он написал письма, как ему было велено, адресатам, которых он не знал, и подписался своим именем. В них он хвалился своей репутацией умного Торговца и давал указание встретить его перед рассветом на непроницаемой лодке, которая была пришвартована у пристани. Все письма были одинаковы, в них делался акцент на его прозорливость и подчеркивалось, что теперь, когда его труды дали свои плоды, его ожидало огромное богатство, также перечислялись имена Торговцев, которых Гест не знал.
Каждое письмо было аккуратно свернуто трубочкой, перевязано шнурком и запечатано воском. После чего калсидиец потушил огонь в очаге и они покинули опустевшую комнату, унеся с собой послания.
Пока они шли по Кассарику, ему стало казаться, что и без того долгая ночь никогда не кончится. Калсидиец двигался быстро, но не знал дорогу наверняка. Не один раз они возвращались по тому же пути назад. Но в конце концов шесть свитков были доставлены: привязаны к дверным ручкам или просунуты под дверь. Гест был почти благодарен, следуя за убийцей вниз по бесконечной лестнице к грязной дороге, пролегавшей у подножия города. На непроницаемом корабле его ждали прекрасно оборудованная каюта, чистая теплая постель и сухая одежда. Оказавшись там в одиночестве, он сможет сконцентрироваться на событиях этой ночи и решить, что делать дальше. Оказавшись там, он снова станет Гестом и это злоключение станет лишь эпизодом прошлого. Но когда они оказались на борту, калсидиец подтолкнул его острием ножа, заставляя спуститься в грузовой отсек на нижней палубе, и запер за ним дверь.
Гест был поражен подобным унижением. Он стоял, мрачно скрестив руки на груди, и молча ждал, в уверенности, что калсидиец вернется в любой момент. Время шло и дискомфорт начал выводить его из себя. Он ощупью исследовал грузовой отсек, но обнаружил только грубые деревянные стены и ни намека на выход. Люк был вне его досягаемости, когда же он взобрался по невысокой лестнице, чтобы подтолкнуть его, оказалось, что он заперт. Он стал колотить в люк, но не смог добиться результата, на его крики никто не пришел. Он шагал по отсеку, орал и сыпал проклятиями, пока не выбился из сил. В конце концов он сел, дожидаясь калсидийца, а когда проснулся было уже темно. Сколько времени его держали тут, он не знал.
Время шло. Его мучали голод и жажда. Когда люк наконец открылся, слабый дневной свет, хлынувший в помещение, ослепил его. Он стремительно поднялся по лестнице.
— Прочь с дороги! — заорал на него кто-то и нескольких людей кубарем сбросили в люк. Трое приземлились удачно и бранясь пытались прорваться назад к лестнице, не обращая внимания на то, что остальные еще падали. Гест узнал в некоторых из них своих попутчиков по путешествию вверх по реке, а в остальных — членов команды корабля. Среди них были джамелийцы вложившиеся в строительство лодки и пара Торговцев
