тренера сперва изумленно взлетели вверх, а затем нахмурились, предвещая грозу.
Костя дернулся было к другу, но стоящий рядом Шаолинь сжал его плечи и в ответ на яростно-возмущенный взгляд черкизонца тихо покачал головой. Мол, не лезь покуда, а то и тебе достанется.
Элечка рыдала, заламывая руки, и все клялась, что она тут совершенно ни при чем и Крыс сам начал ее домогаться и лапать.
Кевлар поглядывал на нее с плохо скрываемым гадливым презрением и стоял на своем, доказывая невиновность Марка. Сам же скавен молчал, уже понимая, что все его оправдания и доводы будут бессильны. Сам ведь, как озабоченный идиот, поддался, не смог совладать с собой. Но кто же знал, что эта Эля такая… такая…
– Так, хватит! – в очередной раз рявкнул Мазюков, перекрыв своим голосом остальной шум. – Этого говнюка увести и запереть! – он ткнул пальцем в схваченного. – А вы двое, – кивнул он Гаю и Кевлару, – через полчаса чтоб были у меня в офисе! Разберемся, кто тут виноват!.. Идем, Эля!
Охранники вздернули Крыса на ноги и грубо поволокли на минус второй, где в клетках и загонах содержались боевые монстры и звери. Там его втолкнули в какую-то пустую, тесную и совершенно ничем не освещаемую комнатушку. Гулко и страшно бухнула за спиной железная дверь, проскрежетал в замке ключ… и наступила темная и душная, не нарушаемая ни одним звуком извне тишина.
Как в могиле.
Марк ощупью добрался до ближайшей стены и неловко съехал по ней на пол. Бессильно скорчился, закрыв руками голову. Потрясения этих нескольких дней и последняя капля – вероломство и подлость хозяйской дочери наконец добили его.
Мужчины не плачут. О’Хмара всегда жил этим утверждением, дышал им. Это было негласным законом на его станции, и этому же учил его отец. Но… чего стоили все эти законы и наставления сейчас, когда уже не оставалось никаких моральных и физических сил терпеть и выносить все это творящееся в его жизни непотребство?
…Темнота бесстрастно таращилась пустыми глазницами, и в ее непроницаемой вате увязали, тонули глухие звуки, раздававшиеся в запертом наглухо бетонном мешке. Темнота знала, что узник «мешка» вскоре сумеет успокоиться и собраться с духом и силами. Он возьмет себя в руки и вновь обретет способность мыслить четко и трезво, не поддаваясь эмоциям. Многие из тех, кто до него побывал здесь, делали так. Даже те, кто боялся Темноты.
Во всяком случае, до тех пор, пока им не объявляли их приговор.
Этот же, с такой же непроницаемой Темнотой в глазах, был вылеплен, кажется, из иного теста. Он не боялся обступившей его Темноты, он видел ее насквозь, сам будучи ее детищем. Но сейчас у него просто не было сил бороться с тьмой, что пожирала его изнутри.
Темнота надвинулась, погребая под собой скорченную в углу фигурку узника.
Часа через полтора, когда случившееся уже успели обсудить все, кому не лень, Атриум взбудоражила новая весть.
Мазюков велел отправить провинившегося раба-мутанта на арену, выставив его послезавтра, во время боев, против самого злобного и опасного монстра, который только найдется в Зверинце. Выставить на бой с одним лишь ножом.
Самому же узнику бетонного мешка говорить об этом было не велено до самого последнего момента.
Глава 18. Мы – спина к спине – у мачты…
Весть о необычном представлении (а по сути – казни), назначенном на эту субботу, облетела, словно та самая пресловутая «песенка по кругу», всю Ганзу и смежные с ней станции, обрастая по пути самыми невероятными подробностями и слухами. Как ни старался Мазюков избежать огласки подлинной причины расправы над плененным мутантом, правда, тем не менее, просочилась сквозь все кордоны и заслоны. И теперь в Атриум со всех концов стекались любопытные, чтобы посмотреть, как мутант-зверь будет рвать на части мутанта-человека. А заодно – чтобы узнать что-нибудь новенькое о случившемся и вдоволь почесать об эту тему досужие языки. Подстегивало нездоровый интерес публики еще и то, что, по слухам, казнимый мутант был совсем еще мальчишкой, но уже умел обращаться с оружием. Так что зрелище обещало быть захватывающим.
– А что такого натворил этот пацан? – спросил в толпе какой-то пока еще не слишком сведущий зритель у своего знакомца.
– Он, как раньше выражались, посмел посягнуть на честь дочери Мазюкова.
– На что, на что, простите, он посмел посягнуть? – вытаращился собеседник и неприлично заржал.
– Да ладно хохмить, я в курсе, что там и посягать-то уже давно не на что! – поморщился разговорчивый. – Потаскуха та еще, даром, что нимфетка сопливая… Если бы на ней попался нормальный парень – все скатилось бы само собой под горочку. Зачем Мазюкову скандалы? Но пацан – мутант, потому наш олигарх и роет бетон копытом. Как же! Грязный мут-извращенец зверски изнасиловал его кровиночку!
– А точно не наоборот? – снова осклабился первый. – Вон, мужики из Атриума клянутся, что мальчишка тут ни при чем, она сама к нему в штаны полезла. Экзотики шалаве, видимо, захотелось. А ему и не отвертеться никак – хозяйская дочка ведь, то-се. Гос-спожа… – последнее слово он произнес с нескрываемым презрением и сплюнул себе под ноги.
– Да уж, не позавидуешь парню. Попал из огня – да в полымя. Из когтей мазюковской дочки – в когти монстров. И еще неизвестно, что страшнее!
– Ай, да ладно, чего его жалеть? Был бы он нормальным, а то ведь мут мутом! Знаешь, как говорят в Рейхе? Хороший мутант – мертвый мутант. Мазюков, говорят, так рассвирепел, что приказал выставить его с одним ножом против самого кровожадного монстра!
