Просто сидеть.
Дышать.
Радоваться жизни. Пить чай из глиняной кружки, наслаждаясь удивительным покоем. И звук мотора этот покой нарушил. Женька не успела испугаться.
Удивилась. Увидела знакомый белый джип и удивилась, потому как было этому джипу в сумерках не место. Он медленно полз по проселочной дороге, переваливаясь из ухаба в ухаб.
– Гости, – сказала Галина Васильевна, откладывая маленькую тяпку. – К тебе, Жень?
К ней. И удивление исчезло, а с ним и томность вечера.
Зачем звонила? Дура… какая она, Женька, дура… спряталась, называется. И двух дней не прошло, как… и дальше что?
Джип остановился, а Женька пожалела, что забор у Галины Васильевны не глухой, тогда, глядишь, и поползло бы белое чудовище с драгоценным дальше, покружилось бы по деревне и сгинуло, Женьки не обнаружив. Слабая надежда, зряшная.
Драгоценный вышел.
Хорош, зараза. Светлые, почти белые джинсы и рубашка в тонкую полоску. Воротничок расстегнут. Очки темные в волосах обручем. Зачем темные очки на ночь глядя? Идет неспешною пружинящей походкой, вертит ключи на пальце. Выглядит до отвращения жизнью довольным.
– Зачем ты приехал? – Женька поставила кружку с недопитым чаем на скамью. Сейчас ее волновал важнейший вопрос: выйти за забор или остаться во дворе. Двор чужой, и потому заранее стыдно перед Галиной Васильевной за грядущую ссору, а ее – Женька понимала это распрекрасно – не миновать. Но уходить со двора страшно.
– А поздороваться? – вальяжно поинтересовался драгоценный.
…Из машины вылезли еще двое. Крупные. В меру подкачанные… братья-близнецы? Если с драгоценным вместе, то и тройняшки.
– Я тебя не звала, – Женька сидела, глядя на драгоценного снизу вверх.
Невезучая она… бестолковая… к родителям надо было ехать, они бы придумали что-нибудь.
– Не звала. Я сам пришел. Женька, – ключи крутанулись на пальце, – кончай дурить и собирай шмотье. Домой поедем.
– Нет.
– Поедем, – он говорил ласковым голосом, а вот улыбка была нехорошей. – Побегала и хватит, нечего людей смешить.
– Это кому смешно?
– Всем, – драгоценный оскалился, должно быть, обозначая уровень веселья. – Ты, Евгения, ведешь себя, как обиженная девочка. У меня времени нет за тобой бегать! Я, между прочим, занятой человек…
– Не бегай.
– Не буду, – согласился драгоценный. – Отвезу тебя домой и не буду.
– Я не…
Он впился в руку и сдавил.
– Евгения, не дури.
Крепко сдавил.
– Отпусти!
Больно. И синяки останутся. У Женьки кожа такая, что остаются синяки от малейшего удара… а она вечно на мебель натыкается и вообще неосторожная до жути.
– Молодой человек, – Галина Васильевна не без труда разогнулась. – Вас здесь видеть не рады. Поэтому, окажите любезность, уйдите со двора.
– Конечно, бабуля, – драгоценный рывком Женьку поднял. – Мы сейчас отвалим.
– Не «мы», а вы, именно вы. Женечка, кажется, ясно выразила свои намерения…
Он крутанул руку, заставив Женьку стиснуть зубы и сгорбиться, чтобы хоть как-то уменьшить ноющую глухую боль в запястье.
– Вперед. А вы, бабуля, не лезли бы в чужие дела…
Один из парочки дверцы машины раскрыл, и Женьку просто-напросто запихнули в салон, в котором воняло кожей, кокосовой отдушкой и сладкой туалетной водой.
Вот и все.
– Сиди смирно, лапочка…
…А Вовка уехал. Невесту свою в город повез. Был бы Вовка, он бы не позволил…
…И плакать не стоит, это глупо.
– Ты понимаешь, что это – похищение… и я буду жаловаться, – Женька потерла красное запястье.
Парень, севший рядом, загоготал. От смеха его дрожали массивная золотая цепь на груди и вторая, не менее массивная, на запястье.
