обманывать чужие ожидания. И Натан Степаныч попятился.
Человек, а он нисколько не сомневался, что чудовище это – суть человек ряженый, вот только который из двоих братьев? – двинулся вперед. Он наступал медленно, верно, собираясь обратить незваного гостя в бегство… а там? Нить, натянутая поперек тропы?
Или что понадежней?
К примеру, второй братец, который догонит и камнем по голове приласкает? А после уложит тело, будто бы Натан Степаныч сам упал? Глупая затея, так ведь и братья-то умом особым не отличаются… шутники…
– Хватит, – отступать Натану Степанычу надоело, а то ведь глупость глупостью, но без головы остаться легко, у шутников на это куражу достанет. – Стой, а то…
Молнии прочертили небо, выхватив чудовище. И озаренное призрачным грозовым маревом, оно и вправду выглядело противоестественно, отвратительно до того, что Натан Степаныч, зная все об этой вот шутке, невольно содрогнулся.
Бык не намерен был отступать.
И револьверный выстрел потерялся в раскате грома. А зверь, сотворенный уродливой человеческой фантазией, рухнул на землю и заверещал тоненько, жалобно…
– Вот же…
Бык покатился, прижимая руки к животу…
…А целил Натан Степаныч в ногу. Не повезло. Однако угрызений совести он не испытывал. И, оказавшись рядом с телом, сдернул отяжелевшую от воды бычью шкуру.
– Братец твой где? – спросил у визжащего Петра.
Бледен. И долго не протянет с этакой-то дырой в животе… нехорошо вышло, но Натан Степаныч надеялся – поймет его начальство. И одобрит. Посадить эту парочку по закону и вправду не получилось бы, а вот тут… откуда-то сзади донесся истошный крик, который, впрочем, оборвался резко.
– Там, значит, – Натан Степаныч сунул свой пиджак раненому, велев. – Прижми к животу.
Кровь не остановится, да и рана была нехорошей, но… не до раненого.
С чего кричали-то?
Гришка, шельмец, успел. Он стоял над тропой, спрятавши руки за спину, и разглядывал тело, что лежало поперек тропы.
– Натан Степаныч! – Гришкин бас перекрыл очередной раскат грома. – Я ж вас едва не потерял! Что вы такого придумали! А ежели б я опоздал? Знаете, как спешил? На скором! А там лошадь в конфискацию взять пришлося… и Михаил Александрович дюже гневались, что вы сами решили этакое дело сотворить…
– Что с ним?
Павел был мертв, чтобы понять это, не нужно было прикасаться к телу. Неловко вывернутая голова и белое пятно лица, омытое дождем… руки раскинул… не камень – увесистая палка с гвоздем…
– Так это… он за вами шел! Я сперва, но я в отдалении…
– Молодец.
Гришка осклабился. Батька его знатным охотником был, оттого и умел Гришенька, молодой, лихой, ступать бесшумно, что рысь. В лесу-то его и зверь, не говоря уже об обыкновенном человеке, не почует. Крался тенью, приглядывал.
– И вот смотрю, он идет… ну чисто по следу. А потом раз и остановился, стало быть поперек тропы… возится чего-то…
Натан Степаныч присел.
Веревка, так и есть… и ведь, паразит этакий, додумался черным веревку покрасить, чтоб не выделялась. Значит, готовился. И ежели бы не свезло Натану Степанычу с грозой, то, стало быть, придумали бы, как из дому выманить в сумерках. Пригласили бы, скажем, на переговоры к отцу Сергию… сказали бы, что у него есть те самые заветные пятьсот рублей…
– И чего теперь, Натан Степаныч? – Гришка переминался с ноги на ногу. – Я ж его пальцем не тронул! Я и не показывался вовсе… просто там закричали… а потом выстрел… это вы стреляли?
– Я.
Павел, небось, позабыл, что Натан Степаныч оружие при себе носит.
– Ну этот-то дернулся, а глина скользкая… он с тропы скатился и…
…Шею свернул.
Катиться недалече, а шею свернул.
Не повезло.
Бывает и такое. Натан Степаныч, глянув на небо, перекрестился. Справедливости он хотел? Что ж, выходит, услышал Господь молитву,
