Древняя магия, навроде той, которой полон был склеп.
…вернулся.
…вышел за ворота. Искал тот пустырь, а не нашел. Был тот рядом, но не давался, таился… почему?
…Елисей зато сам Арея отыскал и велел забыть. Переспрашивать, об чем забыть, нужды не было. О пустыре и склепе, о том, кто в склепе этом лежит…
— Доброго дня, боярин, — царица обратилась первой.
Ныне, в одеждах богатых, она была именно царицею. И не в одеждах дело, а во взгляде этом холодном.
Склони голову, боярин.
И прощен будешь.
А вздумаешь смуту затевать, то голову эту снимут тут, и никто-то ее не упрекнет в самовольстве. Напротив, радые будут.
— Здраве будь, царь-батюшка. — Арей поклонился до самой земли и застыл, спиной чуя чужое недовольство.
Да, не дело это, рабам бывшим пред царские очи являться.
И как дерзнул?
Обыкновенно.
— Многих лет тебе…
…желтолиц. И глаза прикрыты. Сидит не царь — статуя восковая, гниловатая. У ног его жаровня кадит. За спиною — магик бледнолицый, незнакомый встал, положил руку на плечо царское, да так, что пальцы самое шеи касаются, и силою поит дряблое тело.
Огонь знает.
От огня не скроешь немощь такую.
Да и нынешняя болезнь — ни для кого не секрет. И будь воля царская, не встал бы он ныне с перин, да и вовсе глаз бы не размыкал, лежал, маялся нутром, которое будто бы углями набито. Жарят, мучут, и ничто, никто не в силах от этое муки избавить.
Но разве дозволено царям болеть?
Нет.
Вот и позволил поднять себя. Отереть водой заговоренной, травяными отварами, которые приглушили запах тела. Обрядить в рубахи тонкие полотняные. Обвесить низками амулетов, а после и в одежу золотую заковать, которая жестка, что панцирь.
И держит.
Только и надобно, что сидеть с видом прегорделивым. А остальное уж она сама…
— …и да продлится царствие твое на годы… — сказал Арей.
Царица усмехнулась.
— Разогни шею, боярин, — сказала она и рученьку подала, небывалая милость. Не для того, чтоб разогнуться мог, но затем, чтобы поцеловал, как сие за границею водится.
Бела рученька.
Драгоценной нитью обвита.
На пальцах перстни-перстенечки сияют, переливаются радугой. И в каждом сила своя сокрыта.
— Рада, что случилось нам ныне поступить, как сие велят Правда и совесть, — голос царицы нежный над двором звучал и так, что распоследняя ворона слово каждое слышала. — И жаль лишь, что опоздали мы… уж не держи зла, боярин.
Усмехнулась уголками губ, мол, если и держишь, то при себе, сделай уж милость, и без того зла в палатах царских не счесть.
— И я рад, матушка. — Арей ручку отпустил.
А глаза ее видели, что лжет. Он и не собирался скрываться, притворяться, будто бы рад этой милости. Исполнит, что велено, но и буде…
— Вот и чудесно. Все мы ныне рады…
Насмешничает.
Вона, бояре стоят, шелохнуться не могут, не иначе как от буйной радости, от которой того и гляди лопнут.
— Не прервется древний род… отец твой верой и правдой царю служил. И ты послужишь. Готов ли ты, боярин, присягнуть своему царю и земле?
Арей преклонил колени.
И принял жертвенный клинок, который поднесли на серебряном блюде, на шелковом покрывале. Старое железо, еще из болотной руды вареное, заклято давно, но чары не истончились. И значит, на крови его заговаривали, не иначе.
Клинок скользнул по запястью.
И кровь полилась в подставленную чашу, наполнила ее до половины.
— Я… клянусь… — Слова слетали легко, даром, что ли, повторял Арей эту присягу не раз и не два, хотя и давно, когда еще мечтал стать равным. — …
