то сделалось злым, раздраженным. А вот царь, не нынешний, кажется, придремавший на троне, но тот, что присутствовал в витражах назидательною памятью потомкам, полыхнул ярко.
Мол, глядите.
И помните.
Вернуться Арею не дозволили.
Первой встала царица, и бояре спешно согнули спины, кланяясь. Мол, здоровья тебе, матушка, долгих лет… не оставь милостями… и сдохни где- нибудь сама, чтоб нам руки не марать. Нет, этого никто не произнес, да только слова не нужны были. Все и без того чувствовалось явно.
Арей тоже поклонился.
И потому не видел, как уходил царь. И уходил ли. Вынесли? Когда загудели трубы, дозволяя спину распрямить, золоченый трон пуст был.
— Вот с… — сказал кто-то и на всяк случай ткнул пальцем в псицу, что на ступенях крутилась, дескать, о ней, матери собачьей, речь идет. — Ишь как высоко забралась.
— Гнать ее, — хмыкнул Жучень, бороденку оглаживая. — Гнать, пока не навела от таких же, шелудивых…
А к Арею подскочил человечек махонький, юркий, цапнул за рукав и за собою поманил. Мол, пойдем, боярин, и немедля. И перстенек под нос сунул.
С птицею-сирин.
Чтоб, значит, понял, кто зовет, и перечить не вздумал.
Арей кивнул.
…к золотым портьерам, к дверце, за ними спрятанной, махонькой, в которую только и вышло, что боком протиснуться. Ход за дверцею узкий и тесный, человечек-то легко ступает, а Арею неудобственно. Посох опять же, который вверх не поднять — потолок низкий. Шуба подолом пылищу метет. Кольцо палец сдавило, стянуть бы, но…
Арей терпел.
Шел.
Так быстро, как умел, а все одно догнать провожатого не выходило. Вот же, и хром тот на обе ноги, и горбат, чего зеленый кафтан скрыть не способен, а ловок — куда там здоровым.
Наконец отворилась другая дверца.
Беззвучно.
Пахнуло медвяным цветочным ароматом, теплом по ногам потянуло, и провожатый рученькой указал, мол, туда иди. А сам к стеночке.
И в стеночку.
Хозяин, стало быть? Иль кто из младших? Сказывали, будто бы Хозяева в тереме царском не приживались, будто бы чар тут всяких наставлено было, от которых оне силу теряли.
Врали, значит.
— Будь гостем, — молвила царица. — Проходи, Арей… шубу примите…
…ее покои были обыкновенны.
Пожалуй, на матушкины похожи. Только побольше.
Потолки высокие цветами расписаны и птицами райскими. Краски яркие, птицы что живые, перелетают с ветки на ветку, того и гляди запоют.
Оконца узкие.
С витражами.
И вновь сидит на камне дева златовласая в платье простом, а у ног ее лебеди и утицы. Кормит она их? Или просто приманила? Картина благостная, да только отчего-то при взгляде на нее дрожь пробирает.
…а шубу приняли.
…подскочили девки в летниках простых, пусть и из шелку шитых. Взяли с поклоном, унесли. Принесли стульчик махонький, резной.
Стены беленые коврами прикрыты, для теплоты, ибо даже летом в тереме каменном холод идет. Не спасают от него ни жаровенки с углями, ни алый камень, магией напоенный. Камень горяч, и воздух над ним подрагивает.
— Меду? Квасу?
— Воды, если можно. — Арей садиться не смел.
— Воды? Тоже боишься, что отравлю? — Царица склонила голову набок. И так молода вдруг сделалась, даже не молода — юна, что весна первая.
…только разве ж весна позволит запереть себя в клетке золотой. А покои эти клетка и есть. И девки услужливые, и старушки, что на сундуках посели, вперились в Арея бельмяными глазищами — не дозволит ли он непотребного — как есть надсмотрщицы.
