— …о том, кто на рынке шарфик покупал… он торг долго вел, чтоб наверняка запомнили. Под личиною был, но, может, повезет, и найдется кто, кто сумел под личину заглянуть?
— Может, — благосклонно согласился Безликий. — А то ты рынку не знаешь. Там люду всякого тьма… кто-то да всенепременно б узрел интересное…
И замолчал.
Маска деревянная.
Руки бледные, гладенькие, что у боярыни. Небось нисколько не утратили прежней прыти.
— Чего ты хочешь? — со вздохом произнес Еська.
Денег?
Безликий вовсе не беден. Ему кланяются десятиной и нищие, и шлюхи городские, и воры, и разбойники, и прочие, кому случилось просить о помощи.
Полны подземелья золота.
И каменья драгоценные есть. И сложно сказать, чего именно там нету… и пожелай Безликий, зажил бы он своим двором, ел бы на золоте, спал бы на шелках…
— От и разумный… — восхитился Безликий. — Видишь, Щучка… такого жениха поди поищи…
— Нет.
— Будешь кобенится, к шлюхам отдам. Пущай поучат тому, как с мужиком говорить надобно, а то выросла… баба сладкою быть должна. И покорною. А ты у нас, что полынь… тьфу, одна отрава. Значит, Рудый, припекло задницу-то?
Еська пожал плечами: припекло. Наверное, не настолько припекло, как могло бы быть, но… чем дальше, тем меньше нравилось ему происходящее.
— И мне бы еще знать, что люди говорят о… магиках, которые в Акадэмии. — Он осознал, что отступать ему некуда. Какую бы цену ни назвал Безликий, Еська примет.
И будет молиться Божине, чтоб цена эта посильною оказалась.
Впрочем, Безликий хоть и глумится, но знает, сколько и с кого взять. На жалость рассчитывать не стоит, но и безжалостным местного царя не назовут. Каждому по возможностям. А свой договор он исполнит честно. И значит, просить надо, пока слушают…
— Ишь, какой любопытный. — Безликий цокнул языком. — Иль наглый? Ты-то как думаешь?
— Гнать, — сквозь зубы выдавила Щучка, нисколько не устрашенная перспективою оказаться в дурном доме. То ли уже бывала, то ли знала, что тятька грозится, да дальше слов не пойдет.
— Слышь, Рудый, чего говорит? Никакого разумения… безголовая… в матушку… уж я-то ее учил, учил уму-разуму… не один кнут обломал. И что, думаешь, вышло? Нет… была дурою, такой и померла…
Левый глаз девки дернулся.
А губы растянулись в диковатой ухмылке.
— Эта тоже… ты с нею, Рудый, построже. Бей бабу молотом, будет баба золотом. Слыхал народную мудростю? Народ запросто так баить не станет.
Безликий стряхнул с колен золотые монеты, и они покатились, заставив нищего дернуться. Но встать без дозволения он не посмел.
Затих, уставившись жадным взглядом на солому.
А в ней уже шубуршало, шевелилось… точно не крысы. Крысам-то золотишко без надобности.
— Я не… — вскинулась было девка.
— Цыц, шалава… — велел Безликий, и она, сверкнув глазьями, заткнулась.
Разумно.
Ни к чему лишний раз злить того, кто и без причины зол постоянно.
— А ты, Рудый, слушай мою царскую волю, — и ногою стукнул.
Нога ж та — в сапоге дырявом, веревкою перетянутом. Пальцы черные торчат из раззявленной пасти, шевелятся. И воняет… Еська уже позабыл, как тут воняет.
Одежду потом только выкинуть.
— Исполню я твою просьбу, так уж и быть, — милостиво произнес Безликий. — Но и ты уважь старика, исполни мою…
По спине поползли мурашки.
Предчувствие было не то чтобы нехорошим… отвратительным.
— Видишь, Рудый, дочка у меня, хоть и без царя в голове, а все одно родная кровь… от родной крови грех великий отрекаться…
