Мы поднимаемся по крутой винтовой лесенке, от которой у меня вскоре начинает кружиться голова. Этому способствуют витиеватые узоры на кованых ступеньках, окрашенных синей краской. Временами я вижу под ногами пожухлые осенние листья, иногда замечаю, что из стен выбиваются молодые зеленые побеги, а на некоторых ступеньках радужным светом играет поток, отчего они кажутся эфемерными, и на них страшно наступать. Мы идем так долго, что я поражаюсь, как может такая длинная лестница помещаться в небольшом домике, и тут же вспоминаю: я же в Меркабуре, а здесь можно и Останкинскую башню в спичечном коробке спрятать. У меня начинают болеть ноги, а манул знай себе топает и топает, даже дыхания его не слышно. Илья сзади пыхтит и нетерпеливо спрашивает:
– А куда мы идем?
– Туда, где пора пить чай, – поясняет манул, от чего все становится только еще непонятнее.
Наконец, мы снова оказываемся в полутемном коридоре, откуда попадаем в просторный зал, похожий на большую пивную – с грубо оштукатуренными стенами, выщербленной темной плиткой под ногами, деревянными балками под потолком и длинным столом посередине. Во главе стола стоит старинное кресло – с когтистыми лапами вместо ножек, мягкой обивкой и рельефной кошачьей мордой с обратной стороны спинки. Одна лапа кокетливо отставлена в сторону, на морде тускло светятся два желтых глаза.
В зале три больших распахнутых окна и одно, наглухо закрытое: ставни из жестяных листов в заклепках заперты на два засова, еще и амбарный замок висит. Табличка над этим окном гласит:
На стене напротив стола я вижу два чудных экспоната. С фанерной доски в зубчатой рамке на меня смотрит заячья морда с большими круглыми глазами. Так могло бы выглядеть чучело зайца в исполнении автомеханика на пенсии: морда и уши собраны из кусков жестяного листа с помощью заклепок, носом служит ручка настройки от старого радиоприемника, а зубами – несколько медных болтов. Глаза для зайца будто позаимствованы с приборной панели ретроавтомобиля: правый глаз – это циферблат, бронзовые стрелки которого показывают пять часов, а левый напоминает спидометр, но подписан «Чудометр». Стрелка на шкале держится возле деления «норм» между начальным «0» и конечным «макс.». Ниже заячьей морды из стены торчат две мохнатые лапы на пружинах, одетые в боксерские перчатки.
Рядом с зайцем висит небольшая грифельная доска, заключенная в грубо покрашенную полосатую рамку. Под доской торчит бронзовая ладошка в кожаном браслете с заклепками, на которой лежит мелок, засунутый обратным концом в гильзу. Интересно, и где мы тут чай пить будем? Ни лавок, ни стульев, ни кружек, ни чайника.
В окна заглядывает солнце, и кажется, что вместе с его радужным светом в зал вот-вот вплывут пушистые облака вместе с голубым небом, как в первые погожие весенние деньки. В дальнем конце зала я вижу нескольких человек, все смотрят в окна, и только одна девушка уставилась на дверь и в нетерпении дергает себя за кончик уха. До чего знакомый жест!
Я бросаюсь навстречу Инге, и мы долго тискаем друг друга в объятиях, едва ли не визжа от радости. Это же надо было за каких-нибудь три дня так соскучиться! Даже в Меркабуре от Инги пахнет дорогими духами (или это моя память услужливо добавляет запах к образу?), и она все такая же сильная, надежная и уверенная. Уж с ней-то вместе мы любую Тварь разотрем в порошок – хоть Маммону, хоть Поппону, хоть еще какое чудо-юдо. Когда первая радость от встречи утихает, я ощущаю в комнате напряжение. Здесь все ждут чего-то важного, словно вот-вот должны вывесить списки поступивших в университет.
У дальнего окна стоит Эльза в черной маечке. На плече у нее светится меркабурская татуировка – серебристая бабочка, в косички вплетены блестящие ленточки. С невозмутимым лицом она разглядывает вид за окном. Илья поздоровался с ней, отошел к стене и разглядывает автомеханического зайца. Инга терпеть не может парня, и он прекрасно об этом знает. Я ее понимаю, у нее есть для этого веские основания. А вот почему меня сразу невзлюбил Серафим, совершенно непонятно.
В комнате еще трое незнакомых мне людей, и все они с первого взгляда кажутся мне очень симпатичными.
Ближе всех ко мне стоит совершенно меркабурский персонаж. Я сразу понимаю, что он пришел на чаепитие не из реального мира. У него огромные ярко-голубые глаза, в которых прячется славная, теплая улыбка, нос горбинкой и смешные пухлые щеки, несмотря на тощую фигуру. Он стоит на полу босиком и шевелит длинными пальцами ног. На макушке у него белобрысый вихор, а одет этот чудак в джинсовый комбинезон и белую футболку. Он очень, очень милый и неимоверно, до наивности, добрый, из тех людей, что отдадут нищему последнюю палку колбасы и пустят к себе бесплатно жить семью таджиков. Наверное, он был таким в реальном мире. Интересно, чем он занимается теперь?
