Мансур стоял, скрестив руки на груди, и смотрел, как я выхожу из дома. Рядом с ним было еще два человека. Один бородач даже белую тряпку на палку нацепил. Парламентер хренов. Одежда, оружие… Обычный камуфляж, «калашниковы» с подствольниками и разгрузки. На голове одного из них — зеленая повязка шахида. Судя по грязи на одежде и обуви — ребяткам пришлось побегать по этим краям. Интересно, Лучиано Барги тоже здесь? Или отсиживается где-нибудь в укромном местечке?
Я вышел на крыльцо и отряхнул рыжую кирпичную пыль с одежды. Спустился по ступеням и неторопливо пошел к нашим визитерам.
— Ас-салям.
— Ва алейкум ас-салям, — отозвался Мансур и вдруг сузил глаза. — Карим? Карим Шайя?!
— Он самый. Вижу, ты меня узнал, — хмыкнул я. Он прошипел что-то нечленораздельное и покачал головой.
— Опять ты на моей дороге встал… Нехорошо, Карим.
— Ты одним помогаешь, а я — другим. Не все же тебе одному победы собирать,[19] — сказал я и развел руками. Гаргаев, видимо, оценил мою шутку, и усмехнулся:
— Сам виноват. Воюешь против братьев по вере, вот и попадаешь в такие ситуации.
— Давай не будем о вере, Мансур?
— Что, разве неправду сказал?
— У каждого своя правда. Ты же знаешь, что я не поведусь на разговоры про священную войну с неверными. Поэтому, — я не выдержал и даже поморщился, — не начинай говорить о джихаде, хорошо? Оставь слова для этих, — усмехнулся я и кивнул на мужчину с зеленой повязкой. Тот зло оскалился, но промолчал. Правильно. Мордой не вышел, разговаривать при старших.
— Э-эх… совсем ты глупый, Карим. Седой уже, а глупый.
— Это спорный вопрос.
— Спорить не буду. Смотри сам. — Он сделал приглашающий жест и показал в сторону фьорда. — К нам прибыли наши люди. Скажу слово — и тебя вместе с твоими друзьями превратят в пыль. Мясо со стен можно будет ложкой соскребать. Хочешь такой смерти?
— Иногда и смерть кажется лучшим выходом.
— Эй, Карим… Глупые вещи говоришь. Ты цени мою доброту…
— Намекаешь на наши особые отношения?
— Бабы намекают, когда трахаться хотят, а я прямо говорю, — отрезал Мансур.
— Вот это меня и удивляет. Я же твой кровник, а ты меня отпустить готов.
— Твоя кровь от меня и брата не убежит. Дай срок — и мы с Умаром тебя достанем. И тебя, и дружка твоего, француза этого — Поля Нардина.
— А зачем нас искать? Мы здесь.
— Поль тоже? — дернул бровью Гаргаев.
— В доме. Собирается голову Руслану отрезать, если мы с тобой не договоримся.
— Эх, ш-ш-шайтан… Ваше счастье, что моего брата здесь нет.
— Где же он?
— Дома остался. Жена у него родила. Занят немного.
— Поздравляю с племянником, Мансур.
— Спасибо, Карим, — кивнул он и несколько секунд молчал. — Давай так сделаем: ты бери своих приятелей и уходи. Предками клянусь — не тронем.
— Эх, Мансур, Мансур…
— Что опять не так?!
— Видишь, ты мне про веру говоришь, а сам многобожие разводишь. С каких это времен правоверным разрешено клясться кем-то, помимо Аллаха? Это богу можно приносить такие клятвы.
— Погоди, Карим! Аллах сам клянется многими вещами, даже предрассветной зарей!
— Это присуще только Аллаху, — наставительно заметил я, — а людям разрешено клясться только его именем.
— Ты меня не перестаешь удивлять, Шайя. Говоришь как старый и мудрый муджтахид, а сам делаешь вот такие глупости, — сказал Мансур и кивнул в сторону банка.
— Мне далеко до мудрости и знаний. Да и образ жизни слишком грешный.
— Я дам тебе такое слово, Карим, и даже не скажу: «Если Аллаху будет угодно»,[20] — кивнул Мансур и улыбнулся.
— Это уже звучит лучше.
— Уходи и забудь о нашей встрече, до поры до времени. Только Руслана Вараева оставь живым и невредимым. И документы верни, которые ты с
