– Все ясно, – сказал Джек. – Я принц, потому что достоин быть принцем, а рядом со мной женщина, достойная быть принцессой.
Их отражения исчезли из позолоченной рамы, а вместо отражений проступил пейзаж: холмистая равнина с зелеными и желтыми лугами да красными и белыми домиками, а вдалеке – золотой замок на фоне голубого неба.
– Далекая Радуга! – вскричал Джек. – Мне кажется, мы можем туда пойти, перешагнув через раму!
И он двинулся к зеркалу.
– А как же я? – завопил Эймос. – Как мне попасть домой?
– Делай как мы, – сказала Леа. – Когда мы уйдем, посмотрись в зеркало, и ты тоже увидишь свой дом.
– А это? – спросил Эймос, указав на сундук.
– Что «это»? – переспросил Джек.
– Что в нем?
– Загляни – увидишь, – сказала Леа.
– Я его боюсь, – сознался Эймос. – Он говорил всякие гнусные, жуткие слова.
– Ты боишься? – захохотал Джек. – Ты спас меня трижды с гауптвахты, рискнул пойти на серое болото и прокатился на закорках Северного Ветра! А теперь боишься?
Но Леа ласково спросила:
– Что же он говорил? Я изучала языки всего рода человеческого и, возможно, смогу что-то подсказать. Что он говорил?
– Ох, гадости всякие, – сказал Эймос. – Что-то вроде «онвбпмф», и «элмблмпф», и «орхмфлбфе».
– Это значит, – сказала Леа, – «в этот сундук меня посадил волшебник, такой могучий, старый и ужасный, что нам с вами не стоит за него беспокоиться».
– А еще он говорил «глумпфвр», и «фаффл», и «фулрмп», – сказал Эймос.
– Это значит, – перевела Леа, – «меня посадили сюда, чтобы я был самым дорогим, самым близким другом для всех этих угрюмых, серых людей, которые обманывают всех на своем пути и не способны радоваться ничему яркому и цветному».
– А еще он говорил «орлмнб», и «млпбгрм», и «груглмеумплефрмп… и-ик!».
– В вольном переводе, – сказала Леа, – это значит: «Иногда нам трудно выполнять свой долг, не теряя бодрости, доброжелательности и усердия, которых ждут от нас окружающие, и все-таки…»
– А когда тощий серый господин свалился в сундук, – напомнил Эймос, – сундук не издал ни звука.
– И это, – сказала Леа, – можно сформулировать как «я сделал свое дело». Таков приблизительный смысл.
– Пойди посмотри, что там в сундуке, – сказал Джек. – Скорее всего, нет там ничего особенно ужасного.
– Ну, раз ты так говоришь… – пробормотал Эймос. Он приблизился к сундуку, три раза обошел вокруг и робко приподнял крышку. И, ничего не увидев, приподнял крышку чуть выше. Опять ничего не увидел. Откинул крышку до отказа. – Да здесь совсем пусто…
Но тут он кое-что заметил на самом дне сундука. Это была короткая трехгранная стеклянная палочка.
– Призма! – воскликнул Эймос. – Ну и чудо! Никогда о таком даже не слышал.
Но он обнаружил, что остался в зале один. Джек и Леа уже отбыли в свою страну. Подбежав к зеркалу, Эймос успел увидеть, как они удаляются по зеленым и желтым лугам, направляясь к золотому замку. Леа положила голову на плечо Джеку, а принц повернул голову, чтобы поцеловать ее черные как вороново крыло волосы, и Эймос подумал: «Вот оно: два человека в самый счастливый миг их жизни».
Тут картинка в раме переменилась, и Эймос увидел знакомую приморскую улицу с булыжной мостовой, мокрой от дождя. Гроза только что отшумела, и в облаках появился просвет.
Неподалеку ветер раскачивал вывеску таверны «Мореход».
Эймос побежал за тачкой, положил наверх призму и подкатил тачку к зеркалу. А потом на всякий случай вернулся к сундуку и надежно его запер.
Дверь таверны «Мореход» распахнулась, и кто-то сказал:
– Отчего сегодня вечером все так приуныли, когда над всем миром повисла красивая радуга?
– Эймос! – закричала Идальга и выбежала из-за стойки.
– Эймос! – закричал Билли Баста, топая вслед за ней на деревянной ноге.
Все, кто был в таверне, высыпали на улицу. Действительно, это был Эймос собственной персоной, и действительно, над ними до самого горизонта выгибалась радуга.
– Где ты был?! – всплеснула руками Идальга. – Мы все думали, что тебя больше нет в живых.
– Если б я рассказал, ты бы все равно не поверила, – ответил Эймос. – Ты всегда говоришь, что нет на свете такого мужчины, чьи россказни ты бы принимала всерьез.
– Если мужчина может однажды уйти из таверны с пустыми карманами, а через неделю вернуться с таким грузом, – и Идальга показала на тачку, полную
