Дженни Хейнивер уплыла, не простившись. Юноша смотрел ей вслед, пока она не пропала в волнах, и еще много дней стоял и смотрел в море, но Дженни стала иным, новым существом и больше никогда не вернулась».
Дочитав до конца, я снова взглянула на утконосов. Оказалось, за это время мужчина установил вместо одного из утконосов какое-то сморщенное, иссохшее создание: голова в форме луковицы, грудь узкая, костлявая, рыбий хвост – обломанный, цвета пыли. Рядом с этим существом утконос стал казаться тоже очень странным – животным, которое скомбинировали из разнородных частей.
– Это мистер Жабрико, – сказал Мэтью. – Он работает с моей мамой.
Мистер Жабрико нагнул голову, упершись подбородком в грудь. Сцепил руки перед собой, слегка наклонился, заулыбался – точно раскланивался.
– Ваша мама – замечательная женщина, – сказал он. – Человек без страха и упрека. К ее чести, она никогда не заподозрит никого из своих сотрудников в подобных проделках. В отличие от вас, Мэтью. Вы все вывернете наизнанку, вместо того чтобы предпочесть простое решение проблемы.
Мистер Жабрико обернулся ко мне, приветственно протянул руку. Я протянула ему свою, но он не стал ее пожимать, а шлепнул по ее костяшкам своим большим пальцем:
– Умна. В меру хороша собой. Прагматична. История понравилась?
– Нет, – сказала я.
Несчастливые развязки были мне не по душе. По крайней мере в тот момент. Я ждала, пока Мэтью сообразит, что разговор уходит в какую-то странную сторону, что самое время отсюда исчезнуть, что мы теряем время в тесной комнате наедине с дядькой, который только что осквернил музейный экспонат с помощью бумаги, клея и какой-то штуки, которая даже в самом выгодном освещении походила бы на рыбу, застрявшую в пустыне. Но Мэтью уставился на существо рядом с утконосом, высматривая швы на его теле.
– Знаю-знаю, история печальная, – сказал мистер Жабрико. – Но почти все истории таковы, если долго следить за развитием их сюжета. Вы знаете, что мы теперь называем «Дженни Хейнивер»?
Я вообразила себе девушку, которая раньше была мертвой, а теперь уплывает вдаль, одевшись в новую кожу из рыб, которые раньше тоже были мертвы. Девушка бодро била хвостом, вполне готовая к плаванию в открытом море.
– Чудовищ?
– Нет, не чудовищ, – сказал мистер Жабрико. Он потер кончики пальцев один об другой, словно прощупывая свои мысли: все ли верно?
– Отчасти вы угадали: некоторые из них – почти чудовища, но не в буквальном смысле. В наши дни под «Дженни Хейнивер» подразумевается, так сказать, хулиганство таксидермистов. Особенное существо, наколдованное из шкурок более неказистых и заурядных животных. Возьми немножко от обезьянки, немножко от рыбы: ты можешь просто обронить намек, а люди сами домыслят петлю вероятностей, где русалки бросаются в погоню за кораблями и поют свои песни утопающим морякам.
– Нам пора, – сказал Мэтью. Он присвистнул, выдохнув мне в затылок. Предполагалось, что это сигнал, тайный шифр на случай, если нам нельзя разговаривать вслух, но Мэтью вечно менял правила насчет значений сигналов. – За нами зайдет моя мама.
Мы ехали в электричке. Было все так же жарко. Мэтью бережно держал на коленях Дженни Хейнивер.
Яркие, резкие, но хрупкие солнечные лучи проникали в окна и ломались о фальшивое чучело, высвечивая страдальческое высохшее личико и полуобломанный хвост.
Мэтью ее утащил. У меня это просто в голове не укладывалось.
– Легко! – сказал Мэтью. – Я ее за спиной спрятал, а когда мы выходили, держал перед собой.
– Но зачем?
Мэтью захотелось разобраться, как она изготовлена. Найти все швы и вскрыть, содрать оболочку, обнажить то, что спрятано внутри.
– Мистер Жабрико – гений, а я не понимаю даже половины – нет, даже четверти – того, что он делает. – Мэтью, болтая без умолку, протянул мне Дженни Хейнивер, и я ее взяла, потому что иначе он стал бы размахивать ею в воздухе, привлекая всеобщее внимание.
Я устроила ворованную вещицу на своих коленях, дивясь, до чего же она легкая и с какой безупречной аккуратностью созданная. Если она и сшита из разных частей, то швов ни за что не разглядеть.
Совершенно не верилось, что это творение рук человеческих. Казалось, она жила, а потом умерла. И теперь выглядела мертвее, чем мертвое.
– Не разбирай ее на части, – сказала я.
Мэтью умолк. Мы оба уставились на существо: красивое, высохшее, невероятное.
– Сегодня не буду, – сказал он. – И еще: нам придется хранить ее в твоем доме. Если моя мама ее найдет, быть беде.
– Она дознается насчет мистера Жабрико.
– И запретит нам ходить в музей.
– И посадит тебя под домашний арест. И скажет, что я на тебя плохо влияю.
– И не разрешит нам дружить.
Мы успели перебрать все неприятности, которые могли с нами произойти, еще до того как я вышла на своей остановке.
