Стеклянная республика

питомце в детском саду. – В основном, конечно, архитектурой, потому что, так или иначе, ее река отражает чаще всего, но также корпусами лодок, мотоциклами, почтовыми ящиками, бездомными кошками, звездным светом – дождь из него – просто потрясно. – Она улыбнулась воспоминаниям. – И лицами. Когда впервые видишь дождь из лиц, он ошеломляет: отдельные капли слишком малы и быстры, чтобы их заметить, но потом целые выражения соединяются в лужах или пытаются поговорить из канав, прежде чем утечь в канализацию. – Она поежилась. – В воде – в реке или в лужах и клоаках по всему городу – найдется более чем достаточно маленьких разбитых черт, чтобы завершить любую эстетику. Хитрость в том, как найти правильные. Те, которые подойдут. И вот где это маленькое чудо свершается.

Кара проследила за указующим перстом Эспель. Подвешенное в маленькой стальной клетке в самом центре аппарата, прямо над обитым кожей подголовником банкетки, находилось то, что выглядело обычным стеклянным шариком, тускло клубившимся, словно его сердцевину заволокла буря.

– Глаз Гутиерра, – благоговейно выдохнула Эспель. – Наша единственная зеркальная карта. Фасетки, заключенные в этом шаре, связаны с каждой отражающей поверхностью: от самой реки до окошка в ванной. Он видит, что они видят, отражает, что они отражают: идеальная карта Лондона-за- Стеклом в режиме реального времени.

Кара немного нерешительно шагнула к шарику и, когда никто не заорал ей остановиться, подошла еще ближе. Она заглянула в глубину шарика. Вблизи грозово-облачная сердцевина густо вспенивалась и бурлила крошечными картинками, слишком маленькими и мимолетными, чтобы как следует разобрать. Зрелище завораживало.

– Без этого маленького чуда, – объяснила Эспель, – можно заставить весь город перебирать все, что пригнала река, но так и не найти совпадение. Устройство же просто сканирует победителя, потом сканирует глаз. За считаные секунды!

Энтузиазм верхолазки, рассказывающей об аппарате, оказался заразителен, прямо как когда Бет говорила о своем городе. Кара почувствовала, как, переняв трепет, дернулись вверх уголки ее собственных губ.

– Ты ведь на этом собаку съела? – поинтересовалась она.

Эспель широко улыбнулась, распираемая удовольствием и гордостью.

– Вся осадкотектура – в основном зеркальная метеорология, и это крутейшая штука во всей нашей науке. Лучшая из всех и единственная в своем роде. Гутиерр исчез, не оставив никаких записей о том, как всего этого добился. Ватт-Стивенс пытался переконструировать аппарат еще в тридцатые годы, но буквально сошел с ума: сбросился с крыши собора Святого Павла… – она нашептывала мрачную легенду Глаза Гутиерра с дьявольским наслаждением.

– ВОТ ОНА!

От крика ухнули металлические стропила и задребезжали стекла. Вздрогнув, Кара с Эспель одновременно повернулись.

Человек в дверном проеме напоминал богомола. На нем были остроносые ботинки одинаковой формы, но один из черной лакированной кожи, а второй из ярко-красной замши. Костюм выглядел так, словно его дошили лишь наполовину: левая часть – в безупречную серую полоску, а вот правая, хотя и подогнанная точно по худощавой фигуре, оказалась сплетена из обрывков разной материи: бархата, кожи и чего-то, напоминающего фольгу. На шее, словно настоящая рыбья чешуя, поблескивал галстук-«селедка».

Кара поглядела на лицо над галстуком и вздрогнула.

– Я же говорила: этот в толпе не затеряется, – прошептала Эспель.

Бо Дрияр, суперфотограф Зеркальной знати, был декстром: правая от серебряного шва сторона принадлежала обычному белому мужчине среднего возраста. Однако в отличие от Эспель, его протезная половина совсем не отражала настоящую: она была лоскутной, сшитой из кусочков темной и светлой кожи.

Губы, – начавшие, Кара не сомневалась, свой жизненный путь на лице женщины еще до того, как их покрыли красной глянцевой помадой, – раскрылись в широкой улыбке, адресованной Каре через всю комнату.

– Вот моя муза, – прогудел он и, преодолев комнату несколькими изящными насекомьими шагами, схватил Кару за руку, наклонился и пылко поцеловал.

– Миледи, – проговорил он, – большая честь, как всегда.

– Мистер Дрияр, – выдавила Кара. – Взаимно. Я… – она запнулась.

– Знаю, знаю: я подштукатурился. Должно быть, вы с трудом меня узнали. – Улыбнувшись, словно довольный ребенок, он повертел головой, чтобы она получше рассмотрела. – Вам нравится? Это, конечно, и в заплатки вам не годится. В заплатки, улавливаете? – Он хмыкнул. – Но что еще остается делать нам, не одаренным вашими естественными преимуществами? Обошлось мне в кругленькую сумму, особенно ухо – наверное, сейчас не сезон. Тем не менее, люди говорят, оно того стоило.

– Это… умопомрачительно, – выдавила Кара, чувствуя головокружение и тошноту. Девушка была уверена, что голос выдаст ее истинные чувства, но Бо Дрияр, казалось, ничего не заметил.

– Слишком добры, слишком добры, слишком-слишком добры. – Там, где позволял цвет кожи, щеки зарделись от комплимента. – Теперь нам точно пора идти, столько дел с этими вашими похищением и возвращением. Какая драма! Обещаю, мэм, шедевр, который мы сегодня с вами создадим, будет экстраординарным. Жители Лондона-за-Стеклом полюбят вас еще сильнее, чем прежде, как только его узрят. – Фотограф ненадолго помрачнел, взяв ее