сверкающей красоты этой на душе у Михаила было сейчас хорошо и приятно.
Нужное место Ратников обнаружил самостоятельно, ни у кого не спрашивая — ростовские забулдыги-князья, забившись в свою вип-юрту, пьянствовали с тоски да наперебой орали тягучие длинные песни. Все больше традиционной антикочевнической тематики:
— Ай ты, гой еси, светлый Игорь-князь! А пожег бы ты да вежи половецкие…
И дальше — все вот в таком, не отличавшемся особой толерантностью, духе. Видать, даже и этих выжиг вконец достали татары.
— К кому, бачка-джан? — стоявшие у юрты стражи — воины в унылых серых кольчужках — приняли модно одетого Ратникова за татарина.
Подумав, молодой человек не стал убеждать их в обратном, а спешившись, бросил поводья коня:
— Лошадь мою привяжите. Князь Борис Василькович где?
— Там, господине, в шатре. Слышь — песню поют?
— Слышу. С утра уже нализавшись. Ладно, — Михаил швырнул воину цветную бусину. — Пойду, гляну.
— Постой, господине! — поклонившись, неожиданно возразил страж. — Охолонь-ко, а я пока доложу.
— Ин ладно, — махнул рукой Ратников. — Беги, докладывай.
— Ты не сумлевайся, господине. Я быстро, сейчас…
Воин скрылся в юрте… и тотчас же выскочил с самым недоуменным видом:
— Господине! Забыл ведь спросить, как про тя доложить-то?
— Скажи… Ибрагим-мурза! Ханский конюший боярин.
Кивнув, стражник снова скрылся в юрте:
— Так какой-то мерзавец с ханской конюшни.
— И чего этому мерзавцу надо?
— А не знаю, князюшка, не сказал.
— Ну, зови.
Поправив на голове шапку, Ратников нырнул под полог:
— Здорово, парни. Салям!
— И тебе… — Сидевшие на ворсистом ковре князья приосанились. — Тебя что, сам царь с конюшни послал? Лошадей нам обещал… давно.
— Лошадей потом сами у него спросите, — нагло усаживаясь рядом с мордастым хряком — князем Василько Ростовским, незваный гость потер руки. — В кости играете?
— Играем, — старый князь с готовностью ткнул локтем молоденького юношу, видать — сына. — Эй, Глебушко, Бориску покличь. Спит, поди, Бориска- то?
— Да спит, сволочь, что ему сделается?
— Э-э! Нешто можно так братца-то родного ругать?
— Можно, батюшка! Он вчера шапку мою Ваське Углицкому проиграл! И твой воротник, тот, бобровый.
— Воротник мой проиграл? И впрямь сволочь, креста на ем нет!
— Не, крест он потом в обрат отыграл. Может, пущай лучше спит?
— Все равно — покличь.
Пожав плечами, князь Глеб, пошатываясь, поднялся на ноги и нетвердой походкою направился к выходу. Вышел и долго с шумом мочился где-то рядом, после чего, довольно рыгнув, вернулся обратно и громко позвал:
— Борька! Спишь, что ли?
— Ну, сплю, — неожиданно спокойно отозвались откуда-то из-за перегородки. — А что ты блажишь-то? Воротник чужой пожалел?
— От народил иродов! — сокрушенно посетовал князь Василько. — Ты что же, мурзаевич, вина совсем не пьешь?
— Отчего же не пью? — Ратников усмехнулся. — С хорошими-то людьми чего же не выпить?
— От это правильно! От это по-нашему… Онфим! Офимко! Тащи еще кувшин.
Насколько мог судить Михаил, ему сейчас оказывали милость, все же он назвался мурзой, а не ханом, а принимали его — как равного: усадили рядом, угощали вот вином.
Явились наконец Глеб с Борисом — высоким одутловатым парнем, лохматым и не очень-то любезным со сна.
— Ты, что ль, мурзаевич?
— Ну, я.
— Ну, выпьем тогда.
Выпили, закусили, пошла беседа. Причем такая, от которой у Ратникова, будь он из местных, давно б завяли уши. Ничуть не стесняясь гостя,
