Разговор за дверью, седой Колк и лесник. Первого слышно по голосу, второго видно по торчащей обросшей голове.
— Нет, Колк, дальше порча не пройдет. Завтра с утра пойду туда, в самую середину, посмотрю, что с ведьмой. В остальном все закончилось.
— Ты уж в который раз повторяешь, а я все наслушаться не могу. Порча не пройдет. Звучит как бальзам на сердце. Как же тебя благодарить, лесник? Слов не найду. Порча остановилась. Это колдунья твоя сделала?
— Это она, Колк, ты прав. Она вас всех спасла. Так что не благодари меня, я так, в стороне постоял.
Молчание. Хорошо бы выйти, себя показать, но в последние дни я двигаюсь, будто в воде хожу — очень медленно.
— Так, стало быть, ты занят теперь? — спрашивает седой.
— О чем ты?
Судя по звуку, мужчина отплевывается, будто в рот мошка попала.
— О колдунье. Вы же не просто вместе порчу остановили? Вы пришли как будто вместе. Рядом пришли, как близкие. А мы все, честно говоря, думали, ты на нашей Травке женишься. Она же без ума от тебя. Молодая, сочная, чего еще нужно? Хозяйство вести умеет, детей тебе нарожает. А ты все один да один… Может, думали, и сладится у вас. А теперь, выходит, колдунья есть.
— Ничего не выходит, Колк. Ничего между нами нет и быть не может.
— Так, значит, ты еще можешь нашу Травку окрутить? Ты знай, если что, мы не против. Хороший ты мужик, надежный. Если придешь с женой к нам, будем только рады.
Я зажмурилась и зажала руками уши.
Почему-то у меня крышу рвет. Похоже на состояние паники, накатывающей короткими приступами — панические атаки. Когда тебе душно и страшно и ты не можешь себя контролировать. Как я сейчас. И думаешь… вернее, не думаешь, просто мечешься из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то ослабить напряжение, которое сковало голову, которое сверлит черепушку изнутри и не дает спокойно вздохнуть.
Секунды идут, капают друг за другом, а меня дергает все сильней. Они неторопливо говорят о чем-то еще, но я не слышу, в голове звенит: «Травку окрутить», «ничего нет и быть не может». Усиливаясь, визгливо крича, все сильнее давят на уши слова подслушанного разговора. В какой-то момент я дернулась с такой силой, что сбила ведро с лавки, и оно, звеня, покатилось по полу.
Быстрые шаги.
— Колдунья!
Лесник отводит руки от моего лица, ловит и удерживает мой мечущийся взгляд. Его взволнованный вид успокаивает. Почему? Мне становится лучше, когда ему плохо?
— Нужно чего-нибудь?
Колк мнется на пороге. Благо я успела вытереться и ночную сорочку надеть, пока подслушивала. Мокрые волосы на плече слегка намочили ткань, но, в общем, я хотя бы не голая.
— Все нормально.
Лесник убирает руку, но не отодвигается, смотрит внимательно. Его борода почти достает до моего подбородка.
Боже, как же мне надоела эта проклятущая борода!
Я резко встаю.
— Колк, вестей от княжеских сыскарей еще нет?
— Нет, госпожа, — осторожно отвечает он. — От них вестей нету.
— А от моего жениха?
— Никаких вестей нет.
Колк косится на лесника, а я не смотрю, задираю подбородок вверх. Пусть знает!
— Можно я пойду? — выдавливает седой. Судя по всему, рядом с нами ему жуть как неудобно.
— Иди.
Бочком, бочком он выходит из бани и убирается прочь. В голове кружится водоворот: страх и отчаяние. Панически стучит сердце, ни тени былого умиротворения. Лесник до сих пор стоит неподвижно.
— Чего смотришь?
Глаза у него сейчас, как колодцы.
— Ты выходишь замуж?
— Да.
Его качает. Это так необычно, будто скала дрогнула и подалась, собираясь падать.
— Будь счастлива.
Вот так, значит? Выдавил два слова с таким видом, будто с ними сердце себе вырвал, и думает, этого достаточно?
