девка в лагерь роты пойдет? Одни шлюхи!
— Ну, если ты так говоришь, — пожал плечами Клони, — то там, в деревнях, уже ни одной порядочной не осталось. Как сюда шли — не меньше двадцати девок каждую ночь прибегало! А сколько в тех деревнях всего баб-то?
Навин густо покраснел и сжал кулаки. Взгляды Стона и Комила тоже стали очень далеки от дружелюбного. Ну да, они ведь сами деревенские! А тут Клони с легкомысленно высказанным вслух сомнением, что среди деревенских женщин в баронствах остались еще могущие похвастать добропорядочностью… Я бы на их месте тоже оскорбился.
— Ша! — Ретон положил руку на плечо Навина и обжег взглядом Клони. — Ты или заткнись, или я тебе точно зубы выбью!
— А я тут при чем? — Клони протестующе вскинул руки. — Это ж Молин спросил? Я только ответил…
— Думай, что отвечаешь, придурок! — Убедившись, что никто в драку больше бросаться не собирается, Ретон снова занялся своим хлебом.
— Хорош прохлаждаться! — Ламил вынырнул из лабиринта палаток и оповестил нас об окончании отдыха. — На луг, бегом!
И снова палящее солнце, пыль, ноющие мышцы… Сначала мы учились работать короткими копьями — под неиссякаемый поток язвительных комментариев десятника кололи висящие мешки с сеном. Потом, на этот раз с учебными копьями, выстроились в две шеренги — одна против другой, — и место мешка занял уже стоящий напротив соратник. Отбить щитом удар, уколоть самому, отбить щитом удар…
— Может, ну ее к эльфам, эту роту… — Баин сидел у костра и рассматривал свои стертые чуть ли не в кровь ладони.
— Думаешь, если нас поймают — лучше будет? — Ладони Молина выглядят ничуть не лучше, но он не обращает на это внимания.
— А если уйти из роты, когда в баронствах окажемся? — Мне было жаль не только свои руки, но и все тело, ноющее и украшенное синяками от пропущенных ударов копьем.
— Ты же сам слышал, как там живется, — покачал головой Молин. — Хочешь, чтоб тебя повесили только за то, что косо глянешь не на того? Нет, друзья, лучше всего нам здесь оставаться…
И так все следующие три дня. Завтрак, тренировка, обед, тренировка, ужин, сон, завтрак… Иногда, правда, такой режим прерывался очередной игрой в прятки со стражей. Они приходили еще пять раз. В последний раз, в конце четвертого дня нашей жизни в роте, к лагерю нагрянул уже целый отряд. Причем во главе с начальником городской стражи. Шума было много. Не знаю точно, что сказал начальник городской стражи, но ответный ор Седого долетал, наверное, до самого города. Насколько я понял, там все же прозвучало обвинение в укрывательстве преступников. Ответ же нашего капитана я приводить не буду — он состоял практически из одних нецензурных слов. Вкратце — стража была послана далеко и надолго, а начальник стражи — еще дальше. И ему пришлось все это проглотить. А как иначе? Ведь там собралась полностью вся рота! За исключением нас, конечно. И Крин с Лосиком, скорее всего, тоже где-то прятались.
Наконец настал день, когда пришло время роте возвращаться в баронства. Еще накануне вечером мы узнали эту новость. Ламил закончил занятия гораздо раньше обычного и оповестил нас, что приказчики барона Весп наконец-то решили все вопросы и караван сформирован. А потом началась суета. Повсюду бегали наемники, собирая и упаковывая все вещи, кроме палаток. Мне, Молину и Баину упаковывать было нечего. Все наши вещи — одежда, что на нас, и деньги в кармане. Но в полной мере насладиться отдыхом тоже не получилось. Вместе с остальными ребятами нашего десятка мы грузили на подводы учебные щиты, копья и даже изорванные мешки, на которых отрабатывались удары. Впрочем, много времени это не заняло. Наш десяток ведь был только сформирован и еще не успел обрасти имуществом, как другие, уже успевшие прослужить довольно долго.
Едва рассвело, на дороге, ведущей из Агила, показалось облако пыли. Рота уже успела снять и упаковать палатки. Солдаты стояли, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, и наблюдали за приближением каравана. Наконец из-за холма вынырнула первая повозка. Всего их оказалось десять. Здоровенные деревянные повозки, под тентами которых угадывались острые углы ящиков, тащили четверки лошадей. Я, конечно, небольшой знаток, но, по-моему, эти лошади покрупнее обычных. Вот караван поравнялся с нами, и, заняв свои места, мы двинулись в путь.
Наша рота, как самая молодая, плелась в хвосте каравана. Удовольствие, скажу вам, ниже среднего. Колеса, копыта, сотни ног… Я даже не представлял раньше, что в мире существует столько пыли. Вокруг, кажется, сплошное облако, которое затянуло весь мир и затмило само солнце. Пыль под ногами, пыль в воздухе, пыль на одежде, пыль на коже, пыль во рту… Такое ощущение, что даже я сам набит пылью. Только повязанный вокруг нижней части лица платок, который дал мне подошедший перед самым выходом Лосик, позволяет кое-как дышать. Хотя, может, лучше относительно быстрая смерть от удушья, чем растянутые на целый день муки? А не пойти ли по обочине? Я посмотрел влево — там тянется стена густого кустарника, в которой зияют редкие промежутки. Не получится…
Идем уже почти целую стражу. Если вначале наш поход казался обычной прогулкой, то сейчас… Вода во фляге закончилась часа три назад. Ламил, крепко выругавшись, бросил нам с Молином кожаный бурдюк с водой и предупредил, что это все, на что мы сегодня можем рассчитывать. Солнце печет так, что кажется, будто меня медленно поджаривают на огне. Ног уже не чувствую. И это очень хорошо, что не чувствую. Еще час назад они гудели так, будто кто-то мне их переломал. Но мне еще повезло. А вот кому не повезло, так это Баину. Вот он еле плетется, отстав от каравана почти на десяток шагов.
— Господин десятник!
Идущий впереди Ламил, кажущийся серым от покрывшей его пыли, оборачивается.
— Баин отстает!
