из требований нынешней моды. Первые были из обычного фронтового брезента, а вторые, типа «вудленд», дорогие, из легкого тропика.
— Бахнем по глоточку?
— Вы знаете, вообще-то я не пью. Но в такой компании…
Славек взял бутылку. Он чувствовал ее тяжесть и прохладу. Вытащил зубами бумажную затычку и выплюнул на ладонь, потому что в детстве видел, как это делали в фильмах, представляющих достижения Народного Войска Польского. Его окутал запах ужасного самогона. Тем не менее, он сделал большой глоток.
О Боже! Дерьмо, только жидкое! — это было его первой мыслью. Нет! Нитроглицерин, цианид, отрава для крыс, смешанная с жидкостью для пробивания сортиров на спирту с добавкой кошачьей мочи. Это была вторая мысль. Третьей уже не было. Сташевский начал кашлять, пытаясь избавиться от гадкой вони во рту. В голове все кружилось.
— И что? Теперь вы мне верите?
Сташевский поднес часы к губам.
— Что ты видел на экране? — спросил он у Гофмана.
— Как ты изображал пантомиму.
— А что-нибудь еще? Бутылку?
— Больше ничего.
Мищук забрал самогонку и сделал несколько глотков. Особенного впечатления она на него не произвела.
— Ну что же, — слегка охрипшим голосом произнес он. Вообще-то, я вами восхищаюсь. Честное слово.
— Почему?
— Это следствие уже вели многие офицеры. Все они погибли. Только немногим удалось уйти живыми. Да и то — случайно.
— Я тоже погибну?
— Скорее всего, да. — Мищук вдруг рассмеялся. — А точнее, наверняка. Но это не больно.
Впервые Сташевский на вопрос: «И что ты сейчас чувствуешь?» не ответил бы: «Ничего». Игра даже начала ему нравиться.
— У меня имеется пара тузов в рукаве.
— Вы думаете про те пистолеты и автоматы, которые могут появиться в любой момент? — Мищук зыркнул в сторону, на вход на внутренний дворик. — Меня прикрывали Васяк и Борович со стэнами в руках. Один чуть не перестрелял всех монашек, второй от страха наделал в штаны.
— Но что-то у Боровича в башке было.
— Да. И смылись они, благодаря ему. А потом это их годами мучило. — Мищук поглядел прямо в глаза Сташевскому. — Но у вас я никакого страха не вижу.
— Угу, — спародировал Славек собеседника. — Просто-напросто, не установили страх в оборудование того экземпляра человека, которым я сейчас владею. На складе страха не оказалось, так что теперь я бракованный.
— И таких людей люблю. Не то, что типы, которые, увидав безносую, сразу же в слезы, и унижаются, переходя все границы приличия. Такие будут ползать в дерьме, умоляя дать им еще несколько дней. А вы — фаталист.
Сташевский почесался в голове. Солнце докучало все сильнее.
— Признаюсь, странное определение для человека, который был крестьянином, заключенным, а потом — простым милиционером. Это вы закончили какое-то высшее учебное заведение на том свете, что можете так высказываться?
— Я много чему научился, — кивнул Мищук. — Ну да ладно. Давайте перейдем к делу.
Они сидели в «Новокаине»[94] на Рынке. Гофман заказал какой-то невообразимый салат с тунцом; Сташевский цедил тоник, но без джина. Только с лимоном На стенах висели картины. Говоря по правде, это были только позолоченные, украшенные рамы, прячущие корпуса плазменных панелей, на которые выводились произведения искусства и другая фигня. Произведения искусства были классные, фигня, в особенности, парасексуальная, скорее всего, нет.
— Когда ты сориентировался, что разговариваешь сам с собой? — спросил Гофман, отодвигая тарелку.
— А холера его знает. Ты ничего не видел на мониторах, а он, казалось, знал все. Я думал, что он мне что-нибудь скажет.
— И сказал?
— А к чему вы, собственно говоря, ведете? — спросил Сташевский.
Мищук еще раз потянул из бутылки.
— Мне хотелось бы услышать от вас, к чему вы пришли. — Он задумался. — Хотя, и не должен. Могу вам это рассказать.
— Что рассказать?
