настоящим немцем. Для него «да» всегда означало «да», а «нет» — «нет». В промежутке ничего не было. Он выполнял свои обязанности, как только мог хорошо. Гонялся за всеми теми ворами, преступниками, убийцами. Кричал «Хайль Гитлер!» на митингах. Принимал участие в сборе помощи для солдат на фронте. Выслал им свой свитер, новые кальсоны, носки, банку варенья и все эрзац-шоколадки, которые получил в качестве пайка. Регулярно выплачивал часть заработной платы в военный фонд. Он не мог поверить в то, будто бы кто-то из крипо скрывал какую-то преступную акцию.
— Знаешь что? — сказал он.
— Что? — Кугер изображал из себя памятник «особенной заинтересованности».
— Нам следует сообщить обо всем в гестапо.
Кугер выдувал дымовые колечки.
— Естественно. — Теперь он превратился в образец вежливости. — Гестапо уже завтра раскроет «тайную конспиративную организацию», которая послезавтра признается в том, что и вправду является «тайной конспиративной организацией». А на третий день расстреляют несколько евреев. Да. Это очень хороший план.
— Хватит издеваться, пораженец!
— Как кому-нибудь приложат дубинкой, так он признается, будто хотел откусить яйца у пса. А повод, чтобы расстрелять евреев или невыгодных немцев — будет хорош любой.
Грюневальд вознес руки.
— Боже, да перестань же говорить такие вещи!
— Боишься, что тебя подслушивают, нацист? В твоем гитлеровском раю?
— Прекрати!
Кугер поднял трубку телефона, стоящего на столе. Он знал, что может позволить в отношении собственного приятеля. Несмотря на свои убеждения и врожденное послушание, Грюневальд был честным человеком.
— Алло, коммутатор? Прошу прощения, хотел спросить, есть ли в моем кабинете подслушка?
Грюневальд вырвал у него трубку.
— Прошу прощения. У коллеги, как всегда, только шутки в голове. Просто, мы хотели попросить еще два кофе и несколько бутербродов.
Кугер обнял его своей единственной рукой.
— Ба-бах, ба-бах, ба-бах, — сказал он.
— Чего?
— Вроде бы, именно так звучат бомбы.
— Заткнись! — Грюневальд впервые утратил над собой контроль. — Проклятый пораженец!
— Бум, ба-бах, бум. Тра-та-та-та.
— Бум, ба-бах, бум! Страшно было, ужас! — рассказывал проводник Мищуку и Васяку. — Нам приказали строить аэродром на Грюнвальдской площади. И тут налетели американские бомбардировщики. Каждый спрятался, где только мог, даже в мышиной норе.
— И что? — спросил Васяк.
— Господи Иисусе… Начали валить. Это было такое «бум, бум, ба-бах». Но перед тем, вырывало воронку. Я видел, как людей рвало, как у них кровь текла из ушей, как их разрывало. А потом сделалось еще веселее. Прилетели русские. Тяжелых бомбардировщиков у них не было, так что завели концерт: «тра-та-та-та». Стреляли во всех из пулеметов, потому что это были легкие штурмовые самолеты.
Их перебил Борович. Он вел себя, словно лунатик. Неожиданно встал, а потом как будто раздумал. Уселся окостенело на мешках с песком, положил руки на пулемете Кольского. Глянул вверх.
— Мы подготовили огневую позицию, но стрелять нам не позволили. Тогда я залез на пушку, чтобы увидеть предполье. У них было около двух сотен орудий. Через подзорную трубу я видел их командира, который саблей указывал направления атаки. Те сделали боевой разворот…
— Что это была за битва? — заинтересовался Васяк. — Где?
Проводник только за голову схватился.
— Вот же неучи. Он же вам Мицкевича рассказывает, но так, чтобы вы поняли, в чем тут дело.
— Чего он нам рассказывает? — включился Мищук.
— Мицкевича! Это варшавская битва.
— В тридцать девятом? Или в двадцатом[34]?
Проводник уселся на поручне балкона и только тряс головой. Борович положил ему руку на плечо.
— Спокойно, теперь нами будут править рабочие и крестьяне. Интересно, и к чему это нас приведет?
— К нулю, — ответил проводник.
