— О Боже! Американец!
— Я тебе говорю! Генерал Паттон[43] пересек линию Одры!
Стоящие вокруг люди рвали цветы и забрасывали ними боевую машину. Старичок взмахнул руками.
— Погодите, люди! — крикнул он. — Я немного знаю по-американски.
— Нет такого языка, — вмешался кто-то более ученый.
— Тихо! — Мужчина подошел поближе, извергая изо рта запах луковицы, которую съел утром с хлебом, но без масла. Просто-напросто, ничего другого у него не было. —
Борович знал английский чуточку лучше, но понял.
— Хочешь устроить костер с коллегами? — удивленно глянул он.
Старичок начал стучать своей тростью по транспортеру.
— О Боже! Он говорит по-польски. Это агент американской разведки! — Он обратился к Боровичу. — А когда будет свобода?
Тот только пожал плечами.
— Не знаю. — Он задумался. — Но… «пережили потоп шведский, завершится и советский!»
Люди начали смеяться.
— Ой, пускай вас Господь вознаградит.
Какая-то женщина схватила его за руку.
— Так когда же будет свобода? — повторила она, словно эхо.
— Простите, пани, не знаю. Надеюсь, что не через несколько десятков лет.
Подошла следующая женщина. Наверное, она была из другого поезда, потому что говорила с жестким акцентом, а не восточным, певучим.
— Вы, наверное, голодные. — Она подала Боровичу кусок сырого мяса. — У нас свинья сдохла, потому что воды не было. А в поезде никак нельзя было выйти с ней на поле.
Он улыбнулся.
— Пани из-под Кракова?
— Да.
— Я тоже из тех мест. Большое вам спасибо.
Люди пошли дальше. Женщина еще успела сказать:
— Потому что знаете, муж был в АК, и теперь мы убегаем.
— Знаю. Отлично знаю. И еще раз — спасибо.
В поезде еще был один парень, единственный, кто не глядел на «освободителей». Он валил в самое отдаленное место страны, чтобы его не посадили в тюрьму. При нем был только маленький «вальтер» и краюха хлеба. Остальное отрядное оружие он закопал в Крынице[44] , неподалеку от лыжного трамплина. После первых арестов он бежал куда только было можно, лишь бы подальше. Попал во Вроцлав. А поскольку тогда еще не было компьютеров, то его и не вычислили. Просто жил. Стал профессором, хотя карьеру начал с официанта[45] .
Тем временем, Борович начал готовить мясо, нарезая его ножом на маленькие кусочки.
— Ну, чего пялитесь? — крикнул он Мищуку с Васяком. — Собирайте дрова на костер.
— А где мы этот костер разожжем? Тут до сих пор еще могут стрелять. А мы откроемся дымом.
— В средине машины. Отсек двигателя перекрыт стальной плитой, а в борту дыра. Тяга будет, ничто не взорвется.
Милиционеры начали обламывать ветки деревьев в сквере, а Борович собирал хворост. Через несколько минут они сложили в средине броневого корпуса приличную кучу дерева.
— Ну, а как распалим? — спросил Васяк. — Дерево сырое и мокрое.
— Ой, только не надо умножать сложностей.
С огромным трудом он протиснулся через узкий отсек двигателя на место водителя. Вытащил из бардачка ракетницу. Когда возвращался, на минутку застрял. А потом выстрелил в самый центр кучки. Все прищурили глаза, чтобы защитить их от вспышки. Маленький парашютик сгорел быстро, но дерево тоже занялось. Все начали насаживать куски мяса на прутья, облизываясь, потому что голод докучал всем.
— И как? — Борович присел возле стальной плиты, чтобы на него не шел дым. — Не удалось?
— Неплохо, — заметил Васяк.
Мищук закусил губу.
— Что будем делать дальше? — спросил он.
Борович не отвечал. Все время у него в голове крутился вопрос женщины с тележкой: «А когда уже будет свобода?». И вдруг он увидел мужчину,
