института и Медицинской Академии. Подобный город был на свете один. Более десятка Нобелевских лауреатов! При этом Грюневальд старался не думать о том, что большинство обладателей нобелевской медали были евреями. Тем не менее, даже после чисток город продолжал жить наукой. Все это вскоре должно было кончиться. Какое-то время Грюневальд чувствовал, будто теряет сознание. Он увидел будущее, или так ему это только казалось. Перед войной в Бреслау было три высших учебных заведения. И одиннадцать Нобелевских наград. После войны будет одиннадцать ВУЗов — и ни единой награды. Вспотев, он отряхнулся от мрачных дум. Цветы в сквере пахли так сильно…
Они остановились перед домом знакомого врача. Грюневальд пошел вперед. Хельга, со своим кухонным ножом и лопаткой, сразу же за ним.
Им открыл врач в домашнем халате.
— О, ты уж здесь?
— День добрый, приятель.
— Что вас ко мне привело? — Врач глянул на Хельгу. — Боже, ведь она не собирается воспользоваться этим ножом?
— Нет, нет, — заверил его Грюневальд. — Во всяком случае, не в отношении к тебе.
— Что случилось?
— Чудовищно болит спина, и еще один вопрос.
— Хорошо, раздевайся.
Когда Грюневальд снял сорочку, доктор прослушал стетоскопом его легкие. Потом начал пальцами простукивать его позвоночник. В разные места он бил по-разному, иногда даже кулаком.
Служанка доктора, принесшая им кофе, подозрительно зыркала на Хельгу с ее ножом и лопаткой.
— Все в порядке. Просто, ты переработал. Слишком долго сидишь над бумагами, слишком мало физической активности.
Сам он был очень спортивным. Ежедневные физические упражнения он считал обязанностью каждого немца, к тому же занимался байдарками, верховой ездой, теннисом. Кроме того, он был председателем комитета планирования спортивных занятий для детей из Гитлерюгенд. Его румяное лицо буквально лучилось энергией. Опять же, он не пил, не курил и, судя по голодным взглядам, бросаемым им на Хельгу, похоже, сексом тоже не занимался.
— А могу ли я задать тебе вопрос?
— Валяй.
Грюневальд начал надевать сорочку. Хельга помогала ему, отложив на время свой нож.
— Я сейчас занимаюсь делом людей, которые взрываются изнутри. Только не говори, как берлинский профессор, что необходимо проглотить пару капсул с перманганатом, запить все это кислотой, а потом стукнуть себя по пузу.
— Так это и невозможно. Подобным образом капсулы не разбить. — Врач неодобрительно поглядел на завязывающееся брюшко Грюневальда. — Слишком много жира.
— Ладно, но что могло произойти?
Врач сделал глоток горячего кофе.
— Знаешь, теоретически, можно проглотить эту новую английскую пластиковую взрывчатку с часовым взрывателем, только это, скорее, бредни. Невозможно!
— А если эти взрывы случаются уже несколько сотен лет? Со времен Наполеона?
— Невозможно! — повторил врач. — По-моему, тогда не было ни динамита, ни нитроглицерина. Впрочем, как ты это себе представляешь? Будто бы кто-то выпил несколько глотков нитроглицерина и упал животом на мостовую? Он бы его, скорее, переварил, как мне кажется, а точнее всего, отравился. Ну, я не сапер.
И как тут перейти к сути дела? Доктор был словно с другой планеты. Здесь и сейчас. Никаких фантасмагорий. Физические упражнения и здоровый дух в здоровом теле, которое вскоре кто-то иной может послать под вражеские пули. А интересно, способна ли пуля узнать, попала она в здоровое или больное тело? Имеется ли для нее какая-то разница? Даже если это больной раком. Эффект один и тот же. Или здоровый молодой полубог. Все равно, он будет моментально испорчен. До Грюневальда дошло, что, по-видимому, слишком много он слушает Кугера. Пораженчество приятеля было заразительным. Опять же, эти ужасные газеты. Ведь Грюневальд не был дураком. Все союзники превратились во врагов.
Грюневальд чувствовал себя загнанным в угол, тонущим в море антигерманской истерии, русской заядлости, американского наводнения долларов, английской расчетливости и польской последовательности в стремлении к цели. И он уже начинал чувствовать себя окруженным со всех сторон.
— И все же, они взрываются, — с трудом вернулся он к реальности.
— Может, у них была граната под рубашкой?
— Нет, тогда бы у нас имелись следы.
Врач закапал себе в глаза какие-то капли. У него было уже давний конъюктивит. Типичная аллергия. Типичная аллергия… Но тогда этого еще не диагностировали. Это понятие появится только через несколько десятков лет. Тем не менее, сейчас доктор должен был ужасно страдать, совершенствуя
