собственное тело и не имея возможности справиться с дурацким гистамином, производимым его же собственным организмом.
— Видишь, — сказал доктор, вытирая слезящиеся глаза. — У американцев имеются сульфамиды, у англичан — пенициллин. Этот порошок и уколы выиграют войну. Потому что у нас ничего нет.
Какие-то сомнения в здоровой, национал-социалистической голове Грюневальда все же отложились.
— Ты говоришь, как Кугер.
— Ладно, ладно. — Доктору удалось справиться со слезами. — У нас есть цибасол. К сожалению, войну с антибиотиками, которые имеются у тех, он проиграет.
— К чему ты ведешь?
— Видишь ли, они в состоянии отослать назад на фронт солдата, перенесшего тяжелые ранения. Мы — нет. Именно порошок, мазь, укол — вот что выиграет войну. Мы со своим цибасолом способны им разве что соли на хвост насыпать. Опытный ветеран в сотню раз превосходит пацанов и старикашек из фольксштурма. У нас даже не хватает врачей. Меня неоднократно вызывали в военный госпиталь. И я хватался за голову, видя, как молодой врач после извлечения пули сразу же собирается зашивать рану. Я брал зонд и показывал, что внутри еще имеются кусочки одежды, камушки, стебли травы. Мы проиграем не потому, что у нас меньше танков. Мы проиграем, потому что у нас нет сульфамидов и пенициллина.
— Ты к чему все это ведешь? Во времена Наполеона тоже не было пенициллина.
— Мы не продвинулись вперед ни на шаг, — зевнул доктор. — Я где-то читал, что наши врачи изучают воспоминания французских лекарей тех времен, чтобы узнать, как лечить обморожения у наших солдат.
— К чему ты ведешь?
— К тому, что прошлое и будущее — это один черт. Неужто все время все должно повторяться?
— Абсолютно не понимаю.
Врач вынул из ящика стола бутылку коньяка и наполнил две рюмки.
— Если эти дела продолжаются уже лет двести, то это никак не может быть один и тот же человек. Это секта.
Грюневальд задумался, надевая пиджак и завязывая галстук. Он присел на кушетке, а не перед столом приятеля.
— Знаешь, — почти что прошептал он, — более всего во всем этом деле меня пугает то, что все следователи погибают.
— Не паникуй. Стечение обстоятельств.
— Не думаю.
— Не думаю, чтобы это имело значение, — сказал Сташевский Мариоле. — Все следователи, занимающиеся этим делом, гибнут. Выжить удалось только Кугеру, потому что его от следствия отстранили. Удалось Васяку, потому что письмо в милицейское управление, сообщающее о его смерти, явно написано его собственной рукой. И был еще один специалист. Вероятно, еще довоенный полицейский офицер. Похоже, он решил это дело.
— А почему же ты не знаешь решения?
— Потому что его не записали в документы. Но я такой же хорошо обученный, как и тот. Я тоже справлюсь.
— В этом я как раз и не сомневаюсь.
Мариола привыкла к его меняющемуся настроению. И еще к тому, что, при всей своей показной кичливости, у него была чрезвычайно низкая самооценка.
— Слушай, я вижу следы в бумагах. Им помогал специалист высочайшего класса, а не милиционеры — назначенцы коммунистов. Это был чужак, гость. Следы его вижу. Но не знаю, как его зовут.
Мариола с заботой поглядела на Сташевского. Пару минут она переваривала что-то в мыслях. Затем робко сказала:
— Славек, все время ты повторяешь одни и те же предложения, одни и те же слова… Ты сегодня уже что-то пил?
Тот замялся.
— Одно пиво.
— Ага. А та бутылка водки в ящике стола?
— Ой, несколько глоточков.
— Славек, милый… Но от тебя несет спиртным. Я беспокоюсь.
— Не преувеличивай. — Он пожал плечами. — Что же касается повторяемости слов, то это потому, что повторяются и ситуации. В различных конфигурациях, в различных вариантах, но это все один и тот же рассказ.
— Это так важно?
— Это приведет нас к цели. — Он положил руку на колене Мариолы. — Вот увидишь, сейчас что-то случится.
Борович дополнял акты дела. Он инстинктивно исправлял орфографические ошибки и консультировался с Кугером по мелочам.
