Мужчины пили безудержно, и Резунова скоро развезло. Михин проводил его в свой кабинет, уложил на диван. Вернувшись к столу, он сказал Оле:
— Посиди при нем, мало ли что.
И Оля тоже перебралась в кабинет. Она уселась за рабочий стол Михина, спиной к Резунову. Видеть пьяницу ей не хотелось. Хотелось встать и уйти, а еще лучше — раствориться в воздухе. «А что, возьму и уйду. Что здесь делать? К черту Резунова! К черту Михина! И журналистику — к черту! Все равно ничего не получится». Оля толкала себя на решительный шаг и оставалась сидеть.
На стенах кабинета висели фотографии, репродукции и собственное художество хозяина. Олю привлек один рисунок. Чем дольше она на него смотрела, тем сильнее он притягивал.
Михин зашел поинтересоваться состоянием друга.
— Ну как он?
Оля посмотрела на него, не понимая.
— Ты что такая? Ты что, дрожишь?
— Дрожу? — переспросила она. — И правда… Что это за рисунок? Тот, темный, где изображены двое у камня?
Михин вгляделся в Олю острее.
— Чем он вас заинтересовал? — спросил он, переходя вдруг на «вы».
— Сама не знаю. Что-то в нем задевает. Это ваш рисунок?
— Мой. Я сделал его с картины художника Николая Рериха.
— Рерих. Странная фамилия.
— Он русский, — предвосхитил неизбежный вопрос Михин.
— Жил в прошлом веке?
— Нет, наш современник. Умер два года назад.
— Рерих, — задумчиво проговорила Оля. — Никогда не слышала. Он, наверное, никому не известный?
— Я бы не сказал «никому».
— Он член Союза художников?
— Да нет, — усмехнулся Михин. — Он жил в Индии, в Гималаях. Эти горы — Гималаи.
— Эмигрант? — изменилась в лице Оля.
— Рерих — друг нашей страны, — еще шире усмехнулся Михин. — Он уехал из России еще до революции. Собирался возвращаться на родину, но не успел, смерть застала его врасплох.
Михин достал из шкафа книгу и протянул ее Оле.
— Вот посмотрите, здесь много его репродукций. Есть и предисловие, где рассказано о жизни и творчестве этого художника. Вы читаете по- английски?
— Немного.
Когда Оля взяла книгу в руки, проснулся Резунов. Он застонал, стал жаловаться на самочувствие. Михин послал Олю ловить такси.
— Можно мне взять книгу о Рерихе с собой? — спросила она перед уходом. — Я верну ее вам завтра.
Михин заколебался.
— Ну, пожалуйста, — настаивала Оля. — Хочу разобраться, что же меня все-таки у него так задевает.
Михин вздохнул и согласился.
Студенток на филфаке училось больше, чем студентов, так же было и на вечеринке у Шурика. Если танцевали все, то четыре пары были смешанные и четыре — девичьи. Девушки, игравшие роль кавалеров, задевали ребят. Все смеялись их хохмам, Алика же они раздражали.
Задавала тон Тома Назарова, черноглазая красавица с грубым голосом. Высокую, цыганистую Тому ребята танцевать приглашали редко — предпочитали партнерш поменьше ростом. Самой популярной была ее подруга, Света Макарова — смешливая, со светлыми кудряшками, полненькая. На занятиях она тушевалась, на вечеринках же чувствовала себя в своей стихии. «Кошка», презирал ее Алик, но и ему хотелось до нее «случайно» дотронуться.
Танцевал Алик только по принуждению. Просто сидеть и смотреть на танцующих девушки ему подолгу не давали — вытягивали силой со стула на маленький пятачок в центре комнаты, где топтались парочки. Если его оставляли в покое, Линников тайком поглядывал на Тому. Она привлекала его, только когда молчала. Стоило Томе открыть рот, как он переводил взгляд — от ее голоса он содрогался.
После одиннадцати Шурик крутить пластинки больше не стал, чтобы не ссориться с соседями. Перед тем как разойтись, гости решили сыграть в «бутылочку». Все засмеялись, когда Свете выпало целовать сморщившуюся от деланного отвращения Тому. Прежде чем крутануть бутылку, Тома задержала взгляд на Линникове. Бутылка еще не завертелась, а он уже знал, что горлышко уставится на него. Так и получилось.
