— Ладно, пошли спать, — сказала она.
Через две с половиной недели, ночью, когда все в квартире спали, к их дому подъехал «воронок». Забрали, ничего не объясняя, Аполлонию, Степана и саму Нину. Детям — Алику, Олечке и Вите — было сказано утром в школу не идти, а сидеть дома. В течение дня за ними должна была приехать машина и отвезти их в детдом.
Мы оставили смотровую площадку на Ленинских горах и пошли от нее по безлюдному Воробьевскому шоссе к Мичуринскому проспекту. Там, перед перекрестком, мы остановились: дальше вдоль шоссе шла череда правительственных дач, обнесенных высокими заборами. У каждого входа — будка, в ней — милиционер. Я предложил повернуть обратно.
— Ноги устали, — сказала Надя. — Отдохнуть бы.
К тротуару примыкал лесопарк, спускавшийся к Москве-реке. Надя шагнула к деревьям и исчезла за ними. Скоро она позвала меня к себе. Я нашел ее на небольшом лысом бугре, с которого открывалась панорама огней города. Надя сидела на пне и непременно хотела, чтобы я устроился с ней рядом.
— У тебя есть брат или сестра? — спросила она меня.
— Два брата, одна сестра.
— Счастливый. У меня никого.
— Счастливая.
— Неправда, — всерьез запротестовала Надя. — Быть одной плохо. Родители работали, со мной была бабушка, а она хотела только одного: чтобы я сидела смирно. Играть было не с кем. Я была все время одна — с куклой, с книжкой, потому и стала толстой и трусливой. Я себя не люблю. Скажи, Берт, что ты чувствовал к своей сестре?
— Ничего особенного.
— Это потому, что ты закручен в себя, — заявила она безапелляционно.
— Ты думаешь? — позволил себе усомниться я. — Кстати, а ты знаешь, что именно чувствовал Алик к своей сестре?
Оля звонила и стучала в дверь Завьяловых, пока за ней не послышались шаги. Алик был один. «Здравствуй!» — вяло ответил он на ее приветствие и пошел обратно в комнату, на диван. Май, теплынь — а у него окно закрыто и плед натянут до подбородка. Оля взяла стул, поставила его у дивана, села, достала из портфеля Томино послание и протянула его брату.
Алик прочитал записку и сунул ее под подушку, после чего бросил колкий взгляд на Олю.
— И сама прочитала?
Брату Оля врать не могла.
— Без спросу, — упрекнул он ее.
— Целовались?
— Все было.
— Что — все?
— Все, что и у тебя с Резуновым.
Оля уставилась в пол и сказала:
— И теперь она тебя зовет Зябой. Что ж,
Брат на это только усмехнулся.
— Что вы сейчас проходите по старославянскому? — спросил он.
— По старославянскому? — растерянно переспросила Оля. — Не знаю. Я в прошлый раз не была.
— Как не была? И ты — тоже? Почему?
Оля холодно посмотрела на Алика.
— Потому, что я сошла с ума.
— Я серьезно.
— Я тоже. Вижу галлюцинации, веду себя странно.
Тут у нее потекли слезы — так же неожиданно и беспричинно, как это уже не раз было. Алик порывисто поднялся, взял ее руку в свою и всмотрелся в ее глаза.
— Я не плачу, это просто слезы текут, — пояснила Оля обычным голосом.
Он обнял ее и шепнул в ухо:
