— Делай, что я тебе сказала, дружок. — Старуха оглядела всех троих умными глазами. «А вдруг?» — засомневался Степан, но рука его уже выдернула револьвер из кобуры.
— Это ты будешь делать, что я тебе сказал, Симакова! Выходи! — приказал он и махнул револьвером.
— Знал бы ты, дружок, сколько у меня уже побывало таких же мальчиков, — невозмутимо сказала Налама. — Каждый хотел командовать, каждый махал револьвером. Ты бы лучше передал мою просьбу товарищу Калистратову.
Что теперь было делать? Стрельнуть в воздух? Рука у Степана стала вялая.
— Райисполком рядом. Давай я схожу к Калистратову, он еще, наверное, не ушел, — шепнул ему Богдан. Линников двинул его локтем, чтобы не встревал, и спрятал револьвер.
— Белянкин, Каманов, оставаться здесь! Я в райисполком, — сказал Степан.
Через пару дней после встречи с Чесучовым я сидел в научном зале Ленинской библиотеки. Внезапно у меня за спиной раздался Надин голос:
— Привет, Берт.
Я обернулся и отметил, что в этот раз она смотрит на меня дружелюбно.
— Пойдем покурим? — предложила Надя.
Я встал и последовал за ней на выход.
Мы дошли до лестницы, по которой надо было спускаться, если идти в курилку. Надя повернула от нее в сторону и остановилась.
— «Покурим» — это было для твоих соседей. В курилку мы, конечно, не пойдем, она прослушивается вдоль и поперек. Лучше будет поговорить здесь. — Надя мило улыбнулась и добавила: — Я вела себя глупо в прошлый раз. Было плохое настроение. Ты ведь не очень обижаешься?
Я совсем не обижался.
— Ты интересовался письмом Симаковой. Там нет ничего особенного. Степан, как я понимаю, написал ей из Посада, когда там только обосновался. Наверное, о том, что монастырь разорен и «Откровение» теперь не найти. И еще что потерял написанную Симаковой «брошюрку» под названием «Моя революция».
— Ты взяла с собой то письмо?
— Нет. Было бы неосторожно показывать его тебе здесь. За нами могут наблюдать. — Заметив мою усмешку, она мне выговорила: — Ты напрасно думаешь, что у меня паранойя. У нас действительно все везде за всеми наблюдают.
— Что же написала Симакова в ответ Степану? — спросил я.
— Ее письмо совсем короткое. О том, что Линников недооценивает неожиданности. И что у нее не осталось больше ни одного экземпляра ее брошюрки — тот, что взял у нее Степан, был последним.
— Ты не думаешь, что Симакову звали Натальей?
Надя недоуменно взглянула на меня.
— Натальей? Почему — Натальей? В письме к Степану она подписалась «Наламой». По-моему, это ее подпольная кличка — что же еще? Кстати, я пришла сюда из-за ее опуса. Кто знает, — может, там не только марксизм-ленинизм, но и что-то из ее биографии. Я искала «Мою революцию» в каталоге и под «Наламой», и под «Симаковой», а нашла по названию, как произведение анонимного автора. Впрочем, ее ли это «Революция», требуется еще проверить. Так или иначе, я хочу эту книжонку посмотреть, однако здесь имеется препятствие — как оказалось, она относится к категории изданий, которые свободно выдаются только в твоем «профессорском зале». Закажешь для меня этот шедевр?
Мы пошли к каталогу, нашли карточку «Моей революции», и я выписал на нее требование.
— Налама — это что-то означает? — поинтересовался я.
Надя пожала плечами.
— Мне «Налама» ничего не говорит. Только «налим» приходит в голову.
— Налим, революция и «Откровение огня», — подытожил я.
— По всей вероятности, все было очень просто, — трезво заметила Надя. — Эта
— По всей вероятности, — повторил я за ней. — А по всей невероятности?
— Ты это о чем? — сухо спросила Надя.
— О невероятном. В кенергийской истории больше невероятного, чем вероятного. Чьи слова?
— Не знаю.
— Твои.
— Я ошибалась, — сказала она хмуро. — Во всех историях больше вероятного, чем невероятного, и в этой — тоже.
