громкогласная, бившая ослушников, Ершова старшая вдруг превратилась в покорную деревенскую бабу.
«Сейчас придет „товарищ Софья Певунова“, — возвращала себя к настоящему моменту Аполлония. — Со своими прихотями, приказами. Будет орать, визжать. Станет снова допытываться, кто я и откуда, узнает, что о Боброве я солгала, добьется правды — и потом будет шантажировать».
Но сколько бы ни говорила с собой Аполлония, ни одно слово, ни одна мысль не прорывали ее оцепенение. От многих повторов образ самодурки Певуновой сгладился, и наконец Аполлония сказала себе: «Ну и пусть будет Певунова. Какая разница». Деревенская девка в реквизированной дорогой шубе тоже вписывалась в линию ее судьбы. «Смысл моей жизни — испытание унижений. Самых разных — прямых, скрытых, внезапных, постоянных». Свою судьбу она поняла. Даже приняла —
«Разве я ставлю себя так уж высоко? Разве я хочу не минимума — всего только, чтоб не хватали, не мяли, как вещь? Но, может, в этом-то и ошибка, что я все еще чего-то хочу от этих людей?»
И вот вернулись Певуновы. Не увидев Аполлонию в темноте, Сонька крикнула:
— Эй, бобровская, как тебя… Ты здесь?
— Здесь, — отозвалась Аполлония.
Космохвостка зажгла лампу. Ее муж прошел к кровати тети Насти и, плюхнувшись на нее, рявкнул от удовольствия. Ходики, кровать — тетя Настя хотела жить не хуже бар.
— Так и сидишь сиднем весь вечер? — возмутилась на Аполлонию новая хозяйка. — Печь-то остыла уже, квашня ты чертова. Иди печь разожги, щи поставь. Я же говорила тебе: придем, жрать будем.
Аполлония встала и поплелась к печи.
— Да ты еще и хромая! — злилась дальше Сонька. — С рождения такая?
— Да нет. Недавно покалечилась.
Без спешки, но расторопно Аполлония зажгла печь. Сонька ее ловкость оценила.
— Как тебя звать? — спросила она.
— Поля, — назвалась Аполлония.
— Терпеть не могу это имя, — заявила Космохвостка. Я буду звать тебя просто «помощница». А ты зови меня товарищ Певунова. Ты где всегда спала?
— На полу. За печкой. С ребятами.
Певунова прошла к двери, ведшей в пристройку, и заглянула за нее.
— Ну и холодина. А здесь кто спал?
— Егорка с женой.
В пристройке была своя печка, сегодня еще не топленная.
— Теперь ты будешь здесь спать, — распорядилась новая хозяйка.
— Тогда я печь затоплю, — сказала Аполлония.
— Ни к чему сейчас эта возня, — заявила Сонька. — Так ночь поспишь. Ты вот что, сходи-ка за моими вещами. Знаешь, где Степан-слепец живет? Не знаешь? Ну а дом-то Игушиных уж найдешь? Нет?! Тебя что ж, здесь взаперти держали?
— Сама выходить не хотела.
— Ну точно как Степа. И он в своей норе так же сидит, только на партсобрания выбирается. Разница лишь, что он слепой, а ты хромая. Илюха, слышишь, какая парочка могла бы быть: он слепой, она хромая, клинышек к клинышку. А что, я могу перед отъездом поспособствовать, — забавлялась Сонька.
— Вы уезжаете? — вырвалось у Аполлонии.
— Уезжаем. Едем на самую главную стройку нашей страны. Слыхала о Турксибе?
— Нашла с кем о Турксибе говорить. Иди сюда, — позвал Космохвостку с койки муж.
— И когда вы уезжаете? — спросила Аполлония.
— Скоро. А вам — счастливо оставаться в вашем гадюшнике! Не вздумай после меня за дом цепляться. Я из него — и ты из него. Дом теперь сельсоветовский.
«Так или иначе, с места мне сниматься придется, — задумалась Аполлония. — И чем раньше найдется новое пристанище, тем лучше. Мое положение торопит. Еще немного, и его уже не скрыть…»
Сонька толкнула Аполлонию:
