откроет, не станет же она все делать сама вместо «помощницы». Но крышка, плотно закрывавшая вход, задергалась гораздо раньше. Она часто заклинивала, так получилось и в этот раз.
— Помощница! — позвала сверху Сонька дребезжащим голосом. — Ты сможешь открыть эту чертову крышку сама?
— Нет, ее изнутри не откроешь, — ответила Аполлония.
— Попробуй, а!.. Помираю я…
По голосу было слышно — с Космохвосткой и правда что-то случилось. Аполлония научила ее, что надо делать, и крышка наконец поддалась.
— Ой, не знаю, что со мной! — говорила жалкая Сонька. — В животе режет, и горло горит. Уж не отравилась ли. Черт знает где Илья эту колбасу раздобыл.
С помощью Аполлонии Сонька забралась в постель, но лежать спокойно не могла. Она ворочалась, стонала, вскрикивала и, когда ей стало совсем невмоготу, послала Аполлонию к тете Маше, повитухе. Та идти к Певуновой отказалась.
— Кто ж тогда поможет? — спросила Аполлония.
— Да никто. Кто ж в Посаде станет помогать этой заразе? Воздается ей.
Тетя Маша жила недалеко от Степана Линникова, и Аполлония пошла от нее к отчиму Певуновой, рассчитывая, что он назовет ей другую повитуху или кого-то из баб, кто хорошо может лечить домашними средствами. Линников отозвался не сразу — только тогда, когда она застучала ему в окно. Они разговаривали через дверь: открыть ее Степан не счел нужным.
— Фельдшер должен лечить, а не бабки, — холодно заявил он.
— Так нет же в Посаде фельдшера, — растерялась Аполлония, не ожидая, что и здесь встретит безучастие.
— Медпункт отсюда недалеко, всего в пяти километрах, — в Авдеевке. Надо послать туда утром за фельдшером.
— Почему утром? Фельдшер требуется сейчас.
— Ночью ради Соньки никто в Авдеевку не поедет, — услышала Аполлония в ответ, после чего раздались шаги — Степан пошел обратно в комнату.
— А если до утра возникнут осложнения?! — беспомощно вскричала она. — Ведь Соня беременна.
Шаги остановились.
— Значит, это ее судьба, — прозвучало из-за двери после заминки.
— Но ведь под угрозой еще и жизнь ребенка! — не сдавалась Аполлония.
— А что, у ребенка нет судьбы?! Судьба есть у всех. И у всякого — своя, — бесстрастно отозвался Линников и ушел из сеней.
Это могла бы сказать и она сама — судьбу Аполлония тоже признавала. Но произнесенные слепцом, раздавшиеся через закрытую дверь в глухой ночи, эти слова обдали ее ужасом. Впрочем, его мгновенно сменило другое чувство, еще более сильное — негодование. Безучастие повитухи тети Маши Аполлонию не возмутило, поведение же Линникова разожгло в ней ярость. «Пошел ты к черту!» — произнесла сквозь зубы Аполлония и, спустившись с крыльца, заспешила, как могла, обратно к больной — если бы не хромота, она бы не шла, а бежала.
Когда Аполлония вернулась к Соньке, та бредила.
— Папа, стреляй! — кричала Певунова, повторяя эти слова на разные лады.
Аполлония приложила ей ко лбу мокрое полотенце, но Сонька его сбросила. Всякое прикосновение она воспринимала как покушение и истошно вопила — ее лучше было не трогать.
— Дима, беги! — вдруг выкрикнула Певунова и потом, забыв о папе, долго звала Диму. С этим именем она и пришла в себя. Увидев «помощницу», Сонька сморщилась.
— Где болит? — спросила Аполлония.
— Везде болит. Живот болит, голова болит, горло жжет, — сказала Певунова и заплакала. Сколько раз уже менялось на глазах у Аполлонии Сонькино лицо, но такой жалкой она еще не была. «Бедняжка!» — расчувствовалась «помощница».
— Еще обойдется, ну что ты… Тебе уже лучше, — успокаивала она Певунову. — Ведь только что ты бредила, а теперь…
В Сонькиных глазах появился испуг.
— ЧТО — бредила?
— Папу звала, Диму.
Певунова шумно задышала.
— Они пришли за мной! — прошептала она, и глаза ее стали безумными.
— Ты сама их звала, а не наоборот.
— Они пришли за мной!.. — исступленно повторила Сонька.
