Ее рука сжала руку Роджера.
– Я не хочу ничего временного.
– Я тоже. Но я не уверен, что мы легко отыщем священника. Здесь еще не построили церковь, значит, ближайший священник, скорее всего, в Нью- Берне. – Роджер поднял их сплетенные руки. – Я сказал, что хочу получить тебя навсегда, но если ты возражаешь против обручения…
Она крепко сжала его руку.
– Я «за».
– Отлично.
Он сделал глубокий вдох и начал:
– Я, Роджер Иеремия, беру тебя, Брианна Эллен, в законные супруги. Отныне я вверяю тебе все, чем владею, и себя самого… – Рука Брианны дрогнула в его руке, и решимость Роджера укрепилась. Кто бы ни сочинил этот обет, он подобрал верные слова. – …в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, пока смерть не разлучит нас.
Брианна опустила ладонь, увлекая вниз сплетенные руки. Очень серьезно она повторила:
– Я, Брианна Эллен, беру тебя, Роджер Иеремия…
Голос звучал не громче, чем биение его сердца, однако он слышал каждое слово. Листья зашуршали от случайного ветерка.
– …пока смерть не разлучит нас.
Теперь эти слова значат для них обоих куда больше, чем несколько месяцев назад. Прохода через камни оказалось достаточно, чтобы осознать скоротечность и хрупкость жизни.
Воцарилось молчание, нарушаемое только шорохом листьев над головой и гулом голосов из пивной. Роджер поднес к губам руку Брианны и поцеловал в то место на безымянном пальце, где в один прекрасный день, даст бог, заблестит обручальное кольцо.
Постройка служила скорее сараем, нежели конюшней, хотя в углу стояли лошадь или мул. Насыщенный аромат хмеля – в «Синем быке» варили эль – забивал запах сена и навоза. Роджер опьянел, но не от эля.
В сарае было очень темно. Раздевая Брианну, он чувствовал и трепет, и восторг.
– А я думал, что слепцы годы напролет развивают осязание, – пробормотал он.
Она рассмеялась, и теплое дыхание защекотало его шею.
– Как в том стихотворении о слепцах и о слоне? – спросила Брианна, просунув руку ему под рубашку. – «Один сказал, что слон высок и прочен, как стена»[5], – процитировала она. Ее пальцы с любопытством изучали чувствительную плоть вокруг его соска. – Стена с волосками. Боже мой, стена с гусиной кожей.
Роджер склонил голову, отыскав ее рот с первой попытки, безошибочно, словно летучая мышь, что на лету заглатывает насекомых.
– Амфора, – прошептал он, упиваясь губами Брианны. Руки скользнули по волнующим изгибам ее бедер, гладким и крутым, обещавшим блаженство. – Ты словно греческая ваза. У тебя самая красивая задница на свете!
– Надо же!
Ее рука скользнула по его бедрам и забралась в брюки. Длинные пальцы принялись нашаривать внутри сперва робко, затем все более уверенно.
– «Другой по хоботу слона провел рукой своей»… Ой…
– Прекрати смеяться, черт побери!
– … «И заявил, что слон – одна из безопасных змей»… Да нет, скорее, удав или питон… Черт возьми, как бы это назвать?
– Один из моих приятелей звал его «мистер Счастливчик», – улыбнулся Роджер. – По-моему, чересчур эксцентрично.
Он схватил ее за руки и поцеловал снова, чтобы положить конец каким-либо дальнейшим сравнениям.
Она все еще дрожала, но уже не от смеха. Роджер обнял ее и притянул к себе. Поразительное ощущение – чувствовать ее обнаженной в своих руках, наслаждаться тем, как сложные переплетения мышц и костей превращались в сплошную чувственность. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Наверное, так чувствуют себя альпинисты, взобравшись на вершину, – кислорода между ними почти не осталось.
– Раньше всегда приходилось наклоняться, чтобы поцеловать девушку, – прошептал Роджер, в надежде восстановить дыхание.
– Это хорошо, мы ведь не хотим, чтобы у тебя шею заклинило. – Ее голос дрожал от смеха, однако Роджер понял, что Брианна отчаянно нервничает.
– Ха-ха, – сказал он и схватил ее снова, ну его к черту, этот кислород. Ее высокая грудь была одновременно и мягкой, и упругой, он прижался к ней, сходя с ума от этого сочетания. Ее рука помедлила в его штанах, затем нерешительно отпустила.
Роджер чуть отступил, помогая Брианне стянуть с него бриджи. Они упали к его ногам, и он перешагнул через них, продолжая целовать ее, лишь тихо застонал, когда ее рука вернулась на прежнее место.
На ужин она ела лук. Слепота обостряет не только осязание, но и вкус, и обоняние. Роджер чуял и жаркое, и кислый эль, и хлеб. И еще какой-то слабый сладкий привкус, напомнивший ему о зеленых лугах и скошенной траве. Он дышал ее дыханием, их сердца бились в такт, словно стучали в одной груди.
