Ситуация изменилась на тридцать третий день. То ли Арминий собрал достаточно воинов, то ли римляне зашли слишком далеко, неизвестно, – но варвары принялись изводить легионы набегами. С рассвета до сумерек они совершали внезапные нападения на марширующую колонну – сначала на разведчиков, затем на авангард, потом на обоз и арьергард. Варвары стремительно нападали и быстро отходили, избегая преследования римлян.
Наступление ночи не приносило римлянам покоя. Казалось, варвары неистощимы на коварные выдумки. В первую ночь они непрерывно тянули свою боевую песнь; на следующую в течение нескольких часов забивали свиней недалеко от лагеря; на третью группки воинов, вымазав руки и лица сажей, проникли через стены в лагерь и перерезали глотки полудюжине часовых.
«Примечательно, насколько эффективны эти постоянно досаждающие уловки, – жаловался Тулл Фенестеле. – Солдаты устали, раздражены и вздрагивают от малейшего шума». Начались разговоры про бедняг, отошедших ночью помочиться, которых по возвращении закололи их же товарищи, и про перетрусивших солдат, которые куда-то пошли, да так и не вернулись.
– Всё как тогда, шесть проклятых лет назад, – ворчал Фенестела, сплевывая в огонь, который отвечал недовольным шипением. По обоюдному согласию в эту тему они не вдавались.
Тулл изо всех сил боролся с упадком боевого духа. Каждый день он разъезжал вдоль когорты, ободряя солдат и призывая их держаться и не обращать внимания на варваров, чье пение сравнивал с воем диких собак, причем последнее считал более благозвучным. Каждый вечер центурион обходил линии палаток, повторяя наставления, делясь своим вином и раздавая похвалы всякому, кто отличился в последних схватках.
Прошло еще несколько тревожных дней. Стояла удушливая жара. Армия Германика ползла на восток, как гигантская змея, со всех сторон осаждаемая стаями мелких кусачих грызунов. Войско обезумело от непрерывных и неослабевающих нападений врага, но неумолимо двигалось вперед.
На тридцать девятое утро Тулл со своей когортой шел не в авангарде. Наступила очередь Двадцать первого легиона, в то время как Пятый шагал в основной колонне – впереди других легионов, но позади всего остального, что входило в состав армии. Даже повозки старших командиров следовали перед ними, и Тулл слышал, как его люди выражают недовольство. «Мягкая постель Германика, его личные запасы вина важнее, чем мы, солдаты, – жаловался бывший призывник. – Так нечестно».
– Привыкай, глупый. И благодари богов, что мы не в самом хвосте и не глотаем пыль из-под ног еще тридцати тысяч человек, – высказался Пизон, заставив Тулла улыбнуться.
С безоблачного неба нещадно палило солнце. Наступившая жара иссушила всю местность. Потрескавшуюся землю на полях покрывали бурая трава и жнивье. Даже листья на деревьях пожухли и свернулись от зноя. За колонной оставалась устланная сухой пылью дорога, а в реках упал уровень воды. Обеспечение водой стало первостепенной ежедневной необходимостью. Десяткам тысяч людей и животных требовалось невероятное количество воды. Зная об этом, Арминий велел своим воинам отравить водные потоки трупами овец и крупного рогатого скота. Повозки заполнялись солдатами, страдающими от рвоты и поноса.
Посматривая на свою фляжку, Тулл думал, что только чистое везение бережет его людей от отравления. Он боролся с искушением одним махом осушить ее. От доспехов исходил горячий воздух. Шлем с кольчугой, казалось, потяжелели вдвое. Как бы он ни поправлял шарф, перевязь продолжала впиваться в шею. Спина болела, старая рана в левой икре временами ныла. Острый запах собственного пота и вонь мокрой шерсти от туники неотвязно преследовали его и уже въелись в ноздри. Прищурившись, Тулл посмотрел на зловещий, раскаленный добела солнечный диск, надеясь, что тот опускается к горизонту. Но с последнего раза он снизился едва заметно. Центурион прикинул, что полдень миновал четыре часа назад, а это значило, что им предстоит еще два или три часа пути.
Когда колонна в очередной раз остановилась, Тулл тяжело вздохнул. Такие остановки, как правило, случались по множеству причин и считались нормальными, но сильно раздражали. Может, авангард уперся в реку или другое препятствие… Мулы могли запаниковать, или у повозки ось сломалась… Возможно, Германик захотел на что-то взглянуть…
Его люди не разделяли недовольства центуриона. Для них остановка означала возможность перевести дух. Легионеры еще больше обрадовались, когда Тулл велел снять с плеч поклажу. Послышались шутки, солдаты вытирали пот, пили воду. Некоторые попросились по малой нужде, и Тулл позволил им покинуть строй. Насколько хватало глаз, остальные использовали передышку так же; ничто не предвещало опасности. По обе стороны дороги тянулись безжизненные поля. Несколько пичуг порхали в знойном воздухе. Тулл слез с лошади и позволил ей пощипать жухлую траву.
Время шло. Горячее марево дрожало в воздухе, местность в отдалении выглядела смазанной. От земли, утрамбованной их сандалиями, поднимались волны тепла. Тяжело хлопая крыльями, пролетела одинокая ворона. Где-то впереди заревели мулы. Благодушное настроение, охватившее солдат Тулла сразу после остановки, улетучилось. Теперь люди стояли, опершись на копья, истекали пoтом и отгоняли мух, которые тучами висели над их головами.
