А со второго взгляда видны глубокие следы когтей – на стене, за ее стулом. Покрытие стены там вспорото до самой каменной основы.
– Приве-е-ет, Пэн! – отвечает Лия с мурлыкающей интонацией. – У себя, ждет. А ты сильно изменился, Питер… Повзрослел.
Она мягко спрыгивает со стула – сидела на нем абсолютно не по-людски, подобрав под себя ноги. Или задние лапы? Точно определить трудно, Тигренок одинаково свободно передвигается что на двух конечностях, что на четырех… На четырех, правда, значительно быстрее.
Потягивается с истинно кошачьей грацией… Выросла, еще как выросла Лия со времен нашего бегства из Хармонта.
И вдруг я замечаю, что выросла-то она давно, но разительно изменилась за те немногие недели, что мы не виделись…
Говоря прямо, без экивоков: от Лии-Тигренка сейчас за версту шибает самой настоящей женской сексуальностью… Трудно ожидать такого от существа, почти полностью покрытого короткой шелковистой шерстью (весьма эротичные голливудские женщины-кошки все же не совсем то, даже совсем не то). Однако факт есть факт, и никуда от него не деться. Шибает. Сексуальностью. Может, и не за версту, но в пределах приемной сексуальность бьет наповал, она в каждом движении Лии, и в легком будоражащем аромате, исходящем от нее, и…
Я разом все понимаю и осознаю.
В Новой Голландии зреет большая проблема… Возможно, уже созрела.
Накануне битвы на Садовой улице, во время ночевки в отеле «У погибшего сталкера», мне привиделся идиотский сон… Снился мутант Дракула, встреченный накануне вечером.
В том сне в мутантской жизни Дракулы случилось важное событие: половое созревание, резкое, взрывообразное, совсем не тот растянутый во времени процесс, что происходит с нормальными людьми.
А у Дракулы – и во сне, и наяву – уникальный набор генов, единственный и неповторимый: где такому существу сыскать подходящую пару? И оттого с жертвой гормонального ядерного взрыва происходили в моем сновидении разные коллизии… В основном неприятные, и вспоминать подробности того сна мне совсем не хочется.
В реальной жизни с подопытными мутантами-аномалами Вивария такого не случалось.
Вообще. Никогда. Они росли, они развивались, но в сексуальном плане так и оставались детьми…
Разумеется, происходило торможение сексуальности не само собой, не спонтанно. Какие именно снадобья применяла Авдотья в качестве аналога брома, я не знал. Каждый подопытный получал с определенного возраста комплекс препаратов одной из трех разновидностей: А1, или А2, или А3 в индивидуальной дозировке. И проблема не возникала…
Тогда, в сновидении, мое подсознание озаботилось фактором, о котором бодрствующий Питер Пэн даже не вспомнил: а что произойдет с этой сферой жизни семнадцатилетнего Дракулы, сбежавшего из Вивария и оставшегося без ежедневной дозы антисекса?
Даже не будь того сна, сегодня проблема встала бы во весь рост… Она и встала. В лабораторном корпусе, у Дракулы, наблюдавшего за опытом из уголка… Внушительная, прямо скажем, проблема встала. Я еще подумал: на кого, интересно? Неужели на Красную мутантку?
А теперь вот еще и Тигренок со своей бьющей наповал сексапильностью… Лия отчасти кошка… Кошка на грани эструса, проще говоря – кошачьей течки. Или уже за гранью… А поскольку одновременно она отчасти человек, то внешние проявления эструса воздействуют на самцов этого вида…
Г-жи фон Лихтенгаузен здесь больше нет, а если где-то и остались ее запасы медикаментов, я не смогу самостоятельно подобрать нужный состав ни для А1, ни для прочих разновидностей, никогда не интересовался компонентами смеси, что фасовали по капсулам наши алхимики. Да и согласятся ли мутанты вновь принимать свой «бром», когда в их жизни наметилось столько нового и интересного?
М-да, скоро в Новой Голландии станет весело… И дополнительным бонусом к грядущей сексуальной революции – резкое обострение аномальных способностей у бывших подопытных.
Надо уносить отсюда ноги побыстрее…
Я шагнул в кабинет, и в первый момент показалось: в начальственном кресле действительно сидит покойный Илья Эбенштейн – сидит, уставившись в пол и нацелив лысину на вошедшего…
Потом Эйнштейн-второй поднял голову, и наваждение рассеялось. Кроме лишенного волос черепа, ничего общего.
Он сидел на двух подушках, снятых с дивана и положенных на сиденье кресла, иначе голова едва возвышалась бы над краем стола – тельце у Волдыря было крохотное и тщедушное.
Я решил, что прозвище Волдырь, не больно-то комплиментарное, никак не подходит для нового руководителя Вивария. И обратился по имени:
– Привет, Сэмми. С повышением тебя!
– Привет, Пэн. Ты здорово изменился за последние недели… Проходи, присаживайся.
По-русски Сэмуэл «Волдырь» Хогбенс говорил без малейшего акцента (в отличие от Лии-Тигренка, например), хотя тоже прибыл в Россию из Хармонта. По слухам, он так же чисто и без акцента говорил еще на пяти или шести европейских языках.
В отличие от прочих хармонтских аномалов «сыном сталкера» Сэмми Хогбенс не был. Происходил он из Хогбенсов-с-холма (Хогбенсы-с-реки, жившие в тридцати милях южнее, куда-то исчезли еще на заре позапрошлого века: просто взяли и все бесследно испарились, оставив дом и хозяйство в полной неприкосновенности).
