Холм Хогбенсов угодил в Зону – оказался возле самой ее границы, но все же внутри Периметра. Разумеется, военные пытались их выселить. Разумеется, не получилось. Хогбенсы облюбовали свой холм несколько веков назад и будут жить на нем, пока самим не надоест.
Огромный, уродливый, обросший неимоверным множеством пристроек дом-лабиринт на вершине холма был лишь видимой и малой частью владений Хогбенсов. Под холмом имелся лабиринт куда более обширный и запутанный, протянувшийся, по слухам, на многие-многие мили. Про Хогбенсов вообще ходило много слухов…
Пауза затягивалась.
Я смотрел на Волдыря. Он тоже на меня внимательно уставился, опять склонив голову.
На самом деле видеть в обычном смысле этого слова Волдырь не способен. У него вообще нет глаз. Однако и слепым его назвать язык не поворачивается.
Он (предположительно) аномал-ультразвуковик с очень широкими возможностями – живой локатор, живой звуковой лазер. Обладает звуковой сверхчувствительностью: посылать специальные звуковые сигналы, как у сонара, ему не обязательно, достаточно собственного биения сердца, которое к нему же и возвращается в отраженном виде, принимается (предположительно, всей поверхностью черепа) и преобразуется в зрительные образы. В мозгу рождается достаточно четкая картина окружающего мира.
Все это, повторюсь, предположительно. Абсолютно умозрительная теория Ильи Эбенштейна. Прямому и непосредственному изучению Волдырь недоступен. А вот так… Недоступен.
Все приборы, пытающиеся «заглянуть» ему внутрь, сгорают мгновенно. И те, что пытаются снять параметры внешними датчиками – электрокардиографы, электроэнцефалографы и т. д., – сгорают тоже. Черт возьми, в его личном деле даже фотографии нет! Цифровые фотокамеры горят, а с пленочными происходит та же история, что и с рентгеновскими аппаратами: пленка мгновенно засвечивается.
Иногда, если Сэмми в хорошем настроении и склонен пошутить, приборы не гибнут, но выдают такую ахинею, что верить им невозможно… У всех Хогбенсов странное чувство юмора.
В свое время Илья Эбенштейн, крайне раздраженный поломками дорогостоящей аппаратуры, недрогнувшей рукой вписал Сэмми Хогбенсу в карточку аномала маркировку «Волдырь». А в графе «тотем» вообще накорябал слово, каким выражаться в приличном обществе не принято. Впоследствии нехорошее слово заменили четырьмя вопросительными знаками, но Волдырем Волдырь так и остался, больно уж подходило это прозвище к его бугристому мягкому черепу…
– Ну и как тебе Новая Голландия? – нарушил Волдырь молчание. – Новая Новая Голландия, прости уж за тавтологию.
– Зачем? – спросил я недоуменно. – Зачем все это? Опыты дурацкие над Красными карликами… Карго-культ… Ладно бы они сами все это придумали… Но ты-то умный, ты умнее их всех, вместе взятых, – так зачем?
Он поднял голову, уставился на меня пустыми глазницами, покрытыми гладкой белесой кожей. Ответил голосом негромким и неприязненным:
– А ты, Пэн, знаешь, о чем они мечтали по ночам в камерах? Ты вообще задумывался, что они могут мечтать о чем-то? Ты когда у Зайки на горбе вольты с амперами замерял, его мечтами и видами на жизнь интересовался? Или только стрелкой амперметра?
– Это были риторические вопросы, я полагаю? Или мне начать пересказывать своими словами отчеты наших зоопсихологов?
– Ваши зоопсихологи… Смешно. Их беда состоит как раз в трех буквах «зоо»… Со своей колокольни, возможно, они смотрели на проблемы подопечных объективно и здраво. Но вот ведь в чем засада, Пэн: слово «мечта» напрочь отсутствует среди терминов, которыми оперирует зоопсихология. Ее, зоопсихологию, вообще не интересует то, что происходит в голове объекта: есть внешние воздействия и раздражители, есть реакции на них, со всем этим, и только с этим, зоопсихологи и работают.
– И что тут плохого? Исследование по методу «черного ящика» давно признано вполне действенным научным инструментом.
Зря я начал ему возражать… Переубедить Сэмми Хогбенса никому еще не удавалось. Весь спектр мнений по любой проблеме для него четко делится на две части: его собственное и все остальные, неправильные.
– Признано, признано… – как бы согласился со мной Волдырь. – Да только этот метод слишком уж сильно влияет на результаты, им получаемые. Пример: рассмотрим человека как «черный ящик». Подаем на вход самые разные продукты, а на выходе каждый раз получаем дерьмо. Каждый раз, без исключений. Похлебка из турнепса превращается в дерьмо. Черная икра – опять-таки в дерьмо. Какой вывод может сделать беспристрастный и независимый исследователь на основе серии опытов? А вот какой: человек есть устройство по превращению всего на свете в дерьмо. В этом состоят суть и предназначение человека. Примерно так же работает и наука зоопсихология.
Демагог… С кем я связался? И зачем?
– А ты, Сэмми, стало быть, занимался и занимаешься высокими материями… Мечтами, зревшими по ночам в камерах Вивария. Просвети уж меня, недостойного, в чем же состояли эти мечты, а? Напялить перешитую форму Мишкунца и бубнить в выключенную рацию? Ставить псевдоопыты над Красными мутантами? Смелые мечты, что и говорить… Окрыляющие.
– Нет, Пэн… Мечта имелась одна, и она гораздо проще: быть людьми. Только и всего. Не забавными зверушками, не расходным сырьем для опытов… Всего лишь людьми. Просто, правда?
