целом на запад: надеялся, что обогнет земной шар и попадет в Индию, так сказать, с черного хода. Не подозревал, бедный, что Индии до самого конца жизни не увидит, что поперек океана протянулась огромная, для кораблей непреодолимая преграда – два здоровенных Американских континента, соединенных тонкой пуповиной перешейка…
Питеру Пэну, то есть мне, трудно равняться с Колумбом по заслугам перед человечеством. Но что-то общее все же есть: ковчег «Ной» отплыл от причала Новой Голландии и двинулся по Мойке ровнехонько на запад. Хотя цель нашего путешествия – клиника Института имени Бехтерева – лежала к востоку от Вивария.
Разумеется, обогнуть земной шар и исполнить то, что не удалось Колумбу, я не надеялся. Но так уж оно получилось…
Впрочем, обо всем по порядку.
Отплыли мы на следующий день после раскопок на Садовой, на рассвете. Провожать собралось все нынешнее население Новой Голландии (за исключением Красных мутантов, сидевших в своих клетках, и постовых, оставшихся в караулках на мостах).
Проводы получились своеобразными. Без цветов, объятий, поцелуев и обещаний прислать эсэмэс по прибытии. Без оркестра, играющего «Прощание славянки». Вообще без какой-либо патетики.
Зверолюди просто стояли и молча смотрели, как мы грузим в ковчег все, не погруженное с вечера. Стояли и молчали.
Сэмми-Волдырь изъявил желание тет-а-тетно пообщаться со мной напоследок. Общался на тот же манер: отвел в сторонку, уставился своей лысиной… И молча изучал меня.
– Постараюсь, чтобы они все вернулись живыми, – кивнул я на ковчег.
– Не старайся, Пэн… Если они умрут менее мучительно, чем оставшиеся, этого уже достаточно.
– Как скажешь… Что мне делать, если кто-то из команды захочет остаться в Хармонте, а? Оставлять?
– Мы оба знаем, что там нет ни молочных рек, ни кисельных берегов. Однако если кто-то решит, что там ему лучше, – так тому и быть. Но у меня есть к тебе просьба, Пэн. Если ты вдруг найдешь там, в Хармонте, дверь…
Нет, пожалуй, он произнес последние слова иначе, выделив голосом слово «дверь»:
– Если ты вдруг найдешь там, в Хармонте, Дверь… Тогда, если вернешься, сообщи об этом мне. Дверь – единственное, что там меня интересует.
– Не совсем понимаю тебя, Сэмми… Ты имеешь в виду один из порталов хармонтской «душевой»?
– Не тупи, Пэн. Если бы меня интересовал портал, я бы так и сказал. Но меня интересует Дверь. Самая первая, изначальная, та, через которую в наш мир проникли те, кто проник.
– Ты считаешь, что инопланетяне попадают к нам через какие-то подпространственные двери?
– Я не считаю, что инопланетяне к нам вообще попадают… Их существование насквозь гипотетично, и все инопланетные гипотезы в применении к Зонам грешат провалами в логике.
Разговор перестал быть интересным… Еще один космоскептик. Сколько же их расплодилось-то ныне, убогих.
– По-моему, инопланетные артефакты, сиречь хабар, – материальное и вполне весомое подтверждение теории Посещения, – сказал я, желая побыстрее закруглить разговор.
– А ты не задумывался случайно, отчего за долгие десятилетия хабар в Зонах не закончился? Думаешь, зеленые человечки регулярно летают через половину галактики, чтобы по ночам разбрасывать над Зонами новые порции артефактов? С той же вероятностью можно допустить, что этой работой занимаются ангелы Господни. Тоже по ночам.
– Понятно… Ты считаешь, что инопланетные Санта-Клаусы доставляют мешки с хабаром через некую Дверь? Я правильно тебя понял, Сэмми?
– Нет. Они не инопланетные… В небе их не разглядишь, какие телескопы ни используй, хоть самые-самые совершенные. Их и наш миры расположены вот так…
Волдырь поднял вертикально свою маленькую ладошку – какую-то мультяшную, четырехпалую – и приставил к середине ее другую, ребром и под прямым углом.
От ковчега крикнул и помахал отец: все, мол, загрузились, только тебя ждем. И я не стал развенчивать нелепые сектантские мифы Сэмми-Волдыря. Пообещал, что, если натолкнусь на Дверь и пойму, что это она, Сэмми Хогбенс узнает о том одним из первых.
Пожал на прощание четырехпалую ладошку и пошагал к причалу.
Отплыли… «Ной» начал набирать ход, двигаясь вниз по течению Мойки.
Теперь это была не та лоханка, что так и норовила совершить оверкиль – проще говоря, опрокинуться, – во внутреннем пруду Новой Голландии. У ковчега появилась палуба, прикрывавшая носовую половину, под ней мы держали снаряжение и припасы. Четыре дополнительных корпуса-поплавка от разобранных разведывательных катамаранов были вынесены попарно на полтора метра от каждого борта – и судно не могло опрокинуться даже теоретически… нет, теоретически, наверное, могло… но в реальности едва ли «Ною» доведется столкнуться с цунами или чем-то схожим. Непотопляемость же была проверена на практике – поплавки держали ковчег на плаву, даже когда центральный корпус полностью заполнялся водой.
Платой за надежность стала меньшая маневренность… Подозреваю, что на «диких» водоемах – с изрезанной береговой линией, с мелководьями и
