Новая кофейная книга (сборник)

под жалюзи приоткрыто и кофейничек стоит не в витринке, а на столе. Будто говорит, – возьми меня, Фонсека. Люби меня. И, сам не понимая, что он делает, Фонсека раскрывает окно пошире, оглядывается по сторонам – со всех сторон только дождь, – отстегивает ремни и выпадает из люльки прямо в гостиную.

Люлька только стукнула о стену. Негромко стукнула, заговорщически.

III

О том, что произошло дальше, Фонсека рассказывал неохотно. Вроде бы, когда он упал, вернее, впал в гостиную, из коридора вошла какая-то, в полотенце, с мокрыми волосами.

– Хорошенькая? – всегда в этом месте спрашивает Перейра.

– Откуда же мне знать? – хмуро отвечает Фонсека.

Вроде бы она вошла, не заметив Фонсеки, скинула полотенце – в этом месте Перейра коротко воет, ну, почему не мне, а этому Фонсеке такое счастье, – покрутилась перед зеркалом витринки. Взяла кофейничек, стала принимать позы, будто кофейничек – это кувшин с водою, а она прекрасная купальщица, – то на плечо его себе поставит, то на голову, то на грудь и вся изогнется. – Перейра уже не может слушать, и, если они сидят у Манелы, выбегает на улицу, чтобы не стукнуть проклятого Фонсеку. Потом, конечно, возвращается, требует у Манелы пива, выпивает одним глотком и говорит:

– Ну? Дальше?

Дальше она так вся искрутилась, что чуть не уронила кофейничка, и Фонсека закричал: – Осторожно! – А она подпрыгнула, увидела Фонсеку, швырнула в него кофейничком, схватила полотенце и выскочила из гостиной. Кофейничек Фонсека поймал, а крышечка упала и разбилась. Такое горе.

Тут уже все начинают требовать – мол, к черту крышечку, засунь ты эту крышечку, дальше-то, дальше что было? Но Фонсека плохо помнит, что было дальше. Вроде бы, хлопнула входная дверь, один раз, потом другой, он стоял на коленях, собирал с пола осколки крышечки. Вбежала похожая на дратхаара старуха-антикварша, что-то спрашивала у него, он ничего не мог сказать, держал в руке осколки, другой рукой прижимал к себе кофейничек, плакал. Потом старуха вызывала полицию, полиция приехала, тоже что-то спрашивала, кричала, угрожала, ткнула – несильно, – чем-то в бок, Фонсека зашипел, сгорбился, защищая кофейничек. Старуха куда-то звонила, полиция разговаривала по рации, потом вдруг все изменилось, Фонсеку бросились благодарить, антикварша сказала ему «мой дорогой», полиция похлопала по плечу, назвала героем – Фонсека ничего не понимал, все плакал. Позже ему рассказали – нашли ту, с полотенцем, она племянница старухиной приходящей прислуги. Таскала у тетки ключи, забиралась в квартиры в отсутствие хозяев, принимала ванны с пеной, ела деликатесы из холодильника, пила вино прямо из бутылок, доливала туда воду, крала деньги, мелкие украшения. И вот Фонсека поймал негодяйку. Застукал на месте преступления. Как вовремя вы появились, мой дорогой! Ты, Фонсека, прямо герой. Вот тут подпиши. А Фонсека плакал.

Довольная антикварша подарила Фонсеке поруганный кофейничек, а к нему чашку с блюдцем из того же сервиза. Фонсека целый месяц сидел вечерами за столом, клеил крышечку из осколков, и так склеил, что, если не знать, где искать, ни за что не увидишь швов. Но чашки с блюдцем не полюбил, как ни старался, и как-то утром нарочно проиграл в карты Перейре, а тот на следующий день загнал на ярмарке американскому туристу за двадцатку.

Кофе-с-капелькой

Это сегодня «кофе-с-капелькой» (или «с душком») – это просто эспрессо и глоток агуарденте подешевле. А когда-то для его приготовления требовалось:

очень крепкий и горячий кофе – пол-литра

рафинад кубиками, как прежде, когда сахар подавался в сахарницах и с щипчиками – 8 кубиков

выдержанное агуарденте или коньяк – 50 мл

лимон, палочки корицы, гвоздичка – сколько душа примет

В серебряную или стеклянную огнеупорную мисочку положить кубики сахара, лимонную корочку – нарезанную или натертую на терке, одну-две палочки корицы и три-четыре гвоздички. Полить агуарденте. Поджечь. Помешивать, пока сахар не растает и тут же залить свежеприготовленным кофе. Перемешать и подавать, не процеживая – пусть счастливчикам попадется лимонная корочка или гвоздичка.

Музыка и цветы Макс Фрай

Он появился на пороге «Музыки и цветов» за десять минут до полуночи. Долговязый молодой человек в слишком легкой, не по погоде джинсовой куртке, с ярко-оранжевым рюкзаком. Скорее симпатичный, чем нет: копна светлых кудрявых волос, круглые глаза на пол-лица и по-девичьи длинные ресницы, такой вечно юный, какими бывают только худощавые блондины, у которых из-под тонкого слоя взрослого мужчины то и дело просвечивает мальчишка, встрепанный, раскрасневшийся не то от смущения, не то от слишком быстрой ходьбы, почти испуганный, но очень решительный. Не поздоровавшись, спросил – резко, отрывисто, по-английски, с каким-то диковинным славянско-германским акцентом:

– Это здесь выдают новые судьбы?

– Чего?! – дружно переспросили Даля и Хлоя. – Wa-a-a-a-a-at?!

Зато Нонна не растерялась; ничего удивительного, она всегда была мастером нечаянной импровизации, из тех, кто сам никогда не знает, что может выкинуть в следующую секунду, каковы будут последствия, и удастся ли их расхлебать.

Вот и сейчас Нонна гаркнула с неподражаемой сварливостью советской продавщицы, чьи сумрачные тени еще порой мелькают на оптовых рынках, в