Перед шаялом старухи предстали прямые и невозмутимые, как две вросшие в землю древние коновязи. Будто не сами к нему принеслись в головокружительном вертуне, а незыблемой твердынею отродясь тут стояли.
Приказ и воинское повиновение крепко приморозили взгляд великана к воротам. Хозяйки досадной помехой застили цель. Встрепенувшись, он моргнул, очнулся и озадаченно нахмурил мохнатые брови.
– Мы будем драться с тобой, – спокойно известила Вторая на его языке.
Другой бы, наверное, захохотал, а тугодум молча сидел на битюге, в великом изумлении отвалив челюсть. Драка с сумасшедшими старухами в поручение не входила. С усилием провернулись под жарким шлемом нерасторопные мысли. Захлопнув, наконец, крупнозубое жевало, шаял хмыкнул скорее растерянно, чем насмешливо:
– Что, больше некому?
Не снизойдя до ответа, Третья молвила:
– Нас двое, вас двое – ты и булава. Левой рукой ты, обученный воин, владеешь не хуже правой. За нами – опыт, у тебя – молодость. Мы думаем, все честно.
Великан задумчиво пожевал губами и согласился:
– Честно.
Рявкнул на лысых, что подбирались к Хозяйкам сзади, и коварные отступили. Слез с коня, громыхая доспехом.
Недаром отрядник Быгдай назвал шаяла ходячей крепостью! Толстые латы его и шлем переливались на солнце, отлитые из знатного железа. Голова булавы вблизи оказалась величиною с бадью для тара, увесистее кузнечной кувалды – саму смерть ковать! Вид у парня был страховитый, вот только в глубине темных глаз мутно плескалась тоска.
Клинки покуда оставили воздух в покое. Расчистился небольшой круг с величественно застывшими в середке Хозяйками. Враги принялись было насмехаться и утихли, столь несокрушимой силою духа веяло от почтенных старух. Толпа раздалась податливо и безгласно. Машистыми гребками раздвигая людские притоки, к нежданному ристалищу пробирались соплеменники великана, его нынешние противники. За их широкими спинами, точно красные лисьи хвосты, петляли сторожкие хориту.
Подумав немного, великан опустил булаву на землю, неторопливо снял шлем и расстегнул броню. Сложил снаряжение на просторное седло. Встал, плечи расправив, грузный, громоздкий, на две головы выше совсем не приземистых горшечниц. Засаленная ровдужная рубаха лопалась на его просторной груди. Влажная от пота косица ерошилась на затылке кустистой метелкой. Расставив ноги, человек-гора приподнял булаву и вздохнул:
– Ну, валяйте.
Никому прежде не приходилось видеть столь необычной борьбы! Точно две дерзкие рыси насмелились напасть на недоспавшего медведя.
Шаял двигался умело и резво для эдакой туши, но с какой-то одичалой стыдливостью, а старухи явно берегли его раненую руку. Но с каждым мгновеньем тусклые глаза верзилы разгорались интересом и неверием… Выпад за выпадом ужесточалась сшибка. Затеялся-таки сердитый бой!
Наторелые в состязательных игрищах воины и те не узрели вкрадчивой уловки, с какой Третья Хозяйка завладела шуйцею парня вместе с булавой, и, скрутив с быстротою ветра, вывернула в локте за спину. Захват был мгновенный, как всегда в хапсагае, и для шаяла мучительный. Молодец взрычал, согнулся от острой боли, лицо налилось багровой натугой. Не упуская орудия, попробовал вырваться, сбросить с хребта западню. Не получилось – обидная живая ловушка захлопнулась прочно.
А спереди еще одна бабка облапила, сдавила в страстном объятье – ни выдохнуть, ни вздохнуть! В глаза пала ночь, посыпались звезды… а может, слезы… ох! Разве бывают у женщин, да еще престарелых, такие свирепые руки?! Локоть трещал и разламывался в каленых тисках, ладонь разжалась, вовсе заворотилась к лопаткам. Булава грянула оземь. Весело подпрыгивая, шишкастым мячом покатилась по кругу, сметая близких зрителей.
Шаял резко наклонил голову и вздернул седалище. Старуха, боровшая шею, замоталась из стороны в сторону, как полупустой мешок. Та, что истязала руку, взлетела на обширную спину воина и на миг раскинулась вольно, будто на лежанке, аж кто-то в толпе не сдержался и громко заржал. Старушечьи ступни заболтались, потеряв опору. А боец, с риском выбить наружу сустав многострадального локтя, отчаянным рывком прянул вправо. И разжался болючий замок! Высвободилась злосчастная рука. Великан подхватился, ребром ослабленной длани вдарил по печени вскочившей на ноги старухи. Не до почтенья к сединам и прочих приличий – война так война! Самому бы остаться живу… Хозяйка успела изогнуться, втянуть без того впалый живот. Вскользь пришелся удар.
Но коли так, и горшечницы взлютовались! Вторая оказалась позади, развернулась и хватила махину пяткой по пузу. Глухо крякнув, шаял подломился в пояснице и на крене грянул встречь, отражая новый наскок. Третья же не собиралась давать передышку. Как начала дубасить по чему попало! Удары частили, словно крупный град по крыше коровника.
Шаял еле поднялся, пошатываясь, – колени подгибались, нога запиналась за ногу. Однако вновь ринулся с утробным ревом. Растопырил ручищи, попытался сграбастать вертких старух. Удалось на ходу булаву подхватить. Уже боли не замечая, сжал рукоять продырявленной десницей. Вторая Хозяйка неожиданно поскользнулась, и взметнулся чудовищный шар…
Не долетела булава. Опять выпала, да жестко проехалась по телу владельца. Ухнула к его стопам в пяди от правого торбаза. Оборотистая старуха
