Небесный огонь

– У твоего сына большой джогур, – сказал Нивани. – Он написал великую Книгу.

– Еще не всю, – звонко подхватила Айана, – но обязательно допишет!

Лишь тут знахарка поняла, что позади и рядом с нею идут, кроме Хорсуна, другие.

…Она протянула к ветвям зовущие руки.

– О, животворная листвень! – запела зыбким от усталости голосом. – Под моховым одеялом спят детки твои – семена. Баюкаешь их корнями, поешь им нежные песни, прочь отгоняешь грозу… Я принесла к тебе сына. Дитя мое умирает… Молю, спаси-сохрани!

Волны смолистого запаха окутали старую женщину. Наплывы корней выступили на земле под Сандалом, дрогнули и засветились.

– Слаба я, исчахло тело, души мои истомились, без помощи не вдохнуть мне в сына любви и жизни, Богом дарованной силы – Сюра небесный огонь!

Ветви чуть скрипнули в повороте и, увлекаемые воздушным течением, с тихим шелестом поплыли к открытым ладоням. В мудрые пальцы и ветхие вены, к утомленному сердцу хлынул мощный вал древесного Сюра. Упругий ток жизни затанцевал в каждой кровинке, каждой частице плоти. Эмчита чувствовала себя весенней завязью, гудящим колоколом, полнокровной рекой… Дышалось легко и вольно, словно в душу дул ласковый ветер. Сквозь просвеченные солнцем ладони к Сандалу устремился горячий материнский Сюр, подкрепленный силой Матери Листвени.

Сноровистые пальцы поймали над головой жреца незримые лучи и завязали узел-туомтуу в том месте, где витье их расплелось и померкло. Остатки тонких волн истекли наружу, растворились в воздухе пляшущей солнечной пылью. Руки слепой убедились, что небесные поводья сына восстановлены и струятся непрерывной нитью, как расплавленное серебро.

Эмчита погладила теплую лиственничную кору и прислонилась к стволу. Тихо скользнула по нему вниз. Лицо Сандала порозовело, грудь вздымалась спокойно и ровно.

– Спи, мой мальчик, – шепнула Эмчита. – Когда ты проснешься, меня уже не будет на Орто. Но ты узнаешь, что я тебя нашла. Теперь ты все узнаешь…

Берё ткнулся в ее ладонь. Четырехглазая морда пса горестно вытянулась.

– Не вздумай выть, – предупредила хозяйка и подозвала Нивани.

Шаман присел рядом, нагнулся.

– На холме-близнеце, что у кузнечного выселка, прежде росли злато-корни, – проговорила она. – В последние весны их не было. А все-таки иногда проверяй – вдруг да появятся. Это единственное растение, которое убивает семя Ёлю. Злато-корень излечивает Сковывающую болезнь. Времени нет объяснять, как готовят снадобье. Сам потом разберешься, если посчастливится найти чудесный куст… У меня дома на верхней полке поищи горшочек с готовым противоядием. Чую – нынче оно должно пригодиться… И возьми к себе старого Берё.

Нивани смотрел замершими глазами. Понял, что капля жизни женщины остывает. Люди кругом притихли.

– Благодарю Тебя, Белый Творец, – сказала Эмчита, чуть дрогнув лепестками век. – Я счастлива.

На губах ее блуждающим светцем мелькнула нежная улыбка, и воздушная душа выпорхнула из тела, как голубка из ладони.

Домм четвертого вечера Всегда побеждает любовь

Над заскорузлым от крови полем кружили черные птицы. Не всех своих мертвых подобрали враги. Лучи прихотливого лунного света взблескивали на ущербных лысинах, застывших оскалах, в сырой ржави глазниц. Было чем поживиться воронам. Звеня от боли, расправлялась по краям перелесков затоптанная сапогами трава. Окровавленное оперенье дротиков и стрел высовывалось из нее, как лапы гусей.

В Элен пахло соленым потом и каленой медью. На восьмигранной поляне у великого древа разгорелись большие костры. Матери, жены, сестры промывали раны воинов в целительных водах Горячего Ручья. Присыпа?ли порезы тонкой золой, перекладывали подорожником и обвязывали берестяными лентами. Колотые увечья затыкали березовой губкой, что останавливает кровь. Женщины постарше готовили мертвых к уходу по Кругу. Умывали, причесывали слипшиеся волосы, облачали в чистую одежду. Свежими сливками смягчали, разглаживали маски гнева и страданий, оттиснутые на лицах.

Горючая прозрачная живица текла по стволу Матери Листвени. Нижние ветви ее поникли. Повяла и осыпалась зеленая хвоя-листва в тех местах, где погибшие подвесили крохотное жертвенное оружие в свое последнее утро. Голосами осиротевших кричало-плакало горное эхо.

Уймы родичей недостало в аймаках. Тесными кругами собрались кровные и близкие. В последний раз называли имена уходящих. Торопились сказать друг другу то хорошее, о чем веснами стеснялись изречь. Прощали обиды, померкшие в общей беде. Время сузилось и, вороно?й вечерней лошадкой скача в неизвестное завтра, открывало секреты и развязывало языки. Бдительная смерть стерегла лишь молчание усопших. Ёлю станет оберегать их тайны долго. До передачи еще лучшему сторожу – забвению.

Вокруг тела плавильщика Кирика безутешно покачивались матушка, сестры и черноглазая Дяба. Волосы у всех были распущены. Казалось, одинаковые темные плащи покрывают плечи скорбящих женщин. Муж Дябы, молотобоец Бытык, порошил землею свою лохматую голову и приговаривал:

– Кирика… убили! Лучшего плавильщика!..