ревниво обнюхал протянутые к нему руки. Почуяв в женщине лесное родство, успокоился и разлегся рядом.
Пуча в стыде и робости узкие глазки, тонгот с ходу перевел слова барлора:
– Я люблю тебя.
– Не к месту признание, Барро.
Хвост луны плескался в красной воде. Толмач старательно изобразил опечаленный вздох:
– Времени может не случиться. Я, Янгвард Упрямый из гнезда барро Хокколидел, старший внук Халлердаха Веселого, первенец Умихана Бестрепетного, прошу тебя стать моей женой… Если мы останемся живы.
Олджуна задумчиво произнесла:
– Вот как… Ты – Янгвард. А я считала, что твое имя – Барро.
Вскинув к тонготу безучастное лицо, молвила ровным голосом:
– Ты опоздал. Я любила тебя давно. Теперь – не люблю. У меня есть муж.
Прилежный парнишка скроил за Янгварда упрямую мину:
– Я увезу тебя в Хокколидел, пусть даже ты – чужая и не любишь меня… Я видел: его ты тоже не любишь.
– Придется кое-что объяснить, – усмехнулась Олджуна. – Мой нелюбимый и нелюбящий муж-кузнец не ведает, что я не пуста. Я в бремени от сына кузнеца, о существовании которого он не подозревает… А я не знаю: может, сын его – предатель… Враг. Но все эти незнания неважны. Важно то, что никто, кроме ребенка, мне не нужен.
Тонгот с глубокомысленным видом приставил палец ко лбу:
– Ничего не понял.
Пожав плечом, женщина безмолвно уставилась в ручей.
– Я готов ждать, – мастерски передал парнишка отчаяние Янгварда. – Не имеет значения, кто кому кто. Главное – чтобы ты согласилась. Я обещаю любить дитя так же сильно, как ты. Со временем ты забудешь, что не я – его отец. Ребенок вырастет счастливым отражением моих лучших весен. Я научу его всему, что умею сам. А я, мужчина и воин, много чего умею.
– Настырный барлор, – засмеялась Олджуна. – А если это не мальчик, а девочка?
– Я буду любить ее еще сильнее, – сказал толмач и от избытка восторга, захлестнувшего его юное сердце, пылко добавил от себя: – Если она родится такой же красивой, как мать!
Сердитый рассвет, не успев воспламениться, измаялся, выбираясь из-под грузных туч. Раскормленные дождем и ветром, они тяжело навалились на кромку восточного неба, и хилый костерок отсыревшего солнца еле разгорелся. В свинце и кислых ржавцах занялось неверное утро.
Дозорные на вершине Пятнистой горы заметили за болотистой марью окутанное дымом пятнышко. Оно двигалось стремительными рывками. У озера Аймачного закричали враги, кидая ввысь шапки. Едва караул отправил в Горячий Ручей гонцов с сообщением, как пятнышко возросло до размера кулака… головы… и, наконец, превратилось в трехгорбый змеистый холм, исходящий клубами злобного пара.
Посыльные не добрались еще до первых юрт, а наслышанные о Бесовском Котле люди от края до края Элен уже поняли, что за страшилище неотвратимо надвигается на долину.
Стража ворот в бессилии наблюдала за самодвижущейся тройной горой. Железная гряда мчалась по вчерашнему полю боя с диким ревом и сокрушительной мощью. Воины едва отпрыгнули кто куда, и ворота, которые вчера казались неприступными, разлетелись, как щепки. Между утесами образовалась дыра.
Враги издали победный клич. Спешно седлая коней, поскакали по обочинам новой, проделанной Котлом, дымной дороги… На откосе торопливых пришельцев встретил град стрел, заставил охолонуть и отступить покуда.
…А Котел несся по Элен.
Ни одно создание в Великом лесу не имело таких страшных огненных лап. Ни в одном существе, что радовалось бесхитростной жизни, не могло зародиться такое убийственное превосходство над чьими бы то ни было душами и самим бытием. Нежная земля долины иссыхала и лопалась под тяжкими зубцами железных полозьев. Жестокое бремя, чуждое всякому естеству, вытягивало из почвы соки, оставляя за собою скорбь, прах и тлен.
– Неф-ф-фть, небть, небыть, не быть! – пыхтели-стучали колеса.
В корнях Матери Листвени трепетала пуповина Орто. Живые тропы-пути поднялись дыбом вокруг могучего подножия. Храбрые дороги лепились друг к другу кольцо за кольцом и оцепляли великую лиственницу. В мгновение ока выстроилась высокая земляная крепость.
За Котлом загорались рощи. Люди бежали за ним с оружием наперевес, понимая малость свою и немочь перед грудой взбесившегося железа, перед безумным, вне человеческого понимания, творением.
Пыхая зловонным дыханием, Бесовский Котел миновал лиственничный колок, Горячий Ручей, Крылатую Лощину и затрубил дальше к «своему» месту, хорошо знакомому по Долине Смерти, – к холму у Диринга. Там он остановился. Всадники осадили поодаль взмыленных коней. Ледяной страх сковал тела
