неожиданно бодрым и полным сил, отрядил жрецов помочь Хозяйкам поддержать дух людей, сам же присоединился к тем, кто спешил в гору.
Одутловатый колоб, извоженный просочившейся изнутри желчью, тяжелил небо. Он теперь напоминал облитый собачьей мочой сугроб и холодно лучился. В перелесках на подъеме чернели горелые проплешины. Пыльная поземка стелилась коварной вервью, норовя захлестнуть ноги. Едва стали подниматься, горизонт потемнел полосами, будто изошел потеками песка и копоти. Крупными плавными взмахами упали жара и холод. Лица попеременно обдавал знойный чад, и покалывали морозные иглы. Вновь вскружились гарь, пепел и скальная крошка. В местах, затронутых пагубным излучением, возгорелись деревья. По тропе жрецов вслед за щебневой рекой хлынул кипящий сель. Кони, оскальзываясь на осыпях, обратились назад. Люди спрыгивали, еле успевая выдернуть ноги из стремян и увернуться от задранных копыт. Ошалевшие животные бросились прочь. Все, кроме Аргыса.
Сжав коленями бока гнедого друга, Хорсун прохрипел:
– Сюда! – и повернул в лысую березовую рощу к вздутому ручью. Едва заметная тропинка за ручьем, что вела к могиле Нарьяны, оказалась еще не порушена. Ботуры отыскали брод, накидали лесин в горячую воду и помогли остальным перебраться.
Светясь узорными опоясками Сандалова домма, на вершине незыблемо возвышался окутанный вихрями Каменный Палец. Котел вроде бы остановился ниже, где-то возле Скалы Удаганки, и всего четверть кёса отделяла путников от него, но с каким же трудом давался каждый шаг! В искристом воздухе реяли и трещали над головами волосы, нестерпимо пекло лица и уши. На теле Дьоллоха начала тлеть рубаха. Он сорвал ее на ходу, обмакнул в воду и накрылся с головой. Другие последовали его примеру. Спасительный ручей продолжал струиться, пусть и обжигал паром.
Манихай, который тащился позади всех, закричал:
– Смотрите, смотрите, шар хвостатый летит!
И впрямь, с середины горы взвился шар, размером чуть меньше колоба и пламенно-красный. Радужный хвост во все стороны брызгал жалами пестрых молний. Люди бросились друг к другу, сбились вместе, закрывая головы. Послышался свист, с каким могла бы пролететь над ними пущенная пращой гора. Колоб беспокойно заколыхался, но пламенный шар унесся вдаль.
Душная взвесь дрожащего воздуха закраснела и заколыхалась кровавым морем. Издалека донесся отрывистый звук, похожий на удар, столь могучий, что земля забилась в судорогах. Несколько лошадей-утесов, обезножев, с грохотом развалились. С других потекли заживо содранные лавины. В ущелья стадами низвергались скальные глыбы. Обвалы гремели по всем грядам. В вышину взмывали деревья. Разогнанный снизу ручей покатился вспять – в гору вверх.
Откуда-то принесло волны едкого зловония, – словно отравное зелье для стрел выплеснулось на красные угли. Рядом с колобом вспух клуб густого черного дыма.
Это был не простой дым: на исходящем с северо-востока стволе вполнеба раскинулась крона громадного древа без листьев. Голые ветви зашевелились, на концах их выпятились змеиные головы. Тени-змеи выбились из растрепанного гнезда вершины и повлеклись, извиваясь, к Матери Листвени. Заполоскались в ветрах раздвоенные языки, высунутые из разинутых пастей… И ударили молнии! Ослепительные прямые мечи, кривые сабли, топоры- зигзаги верхнего воинства располосовали призрачное древо. Бабахнул раскатистый гром – небесные табуны простучали копытами по красной меди ярусов, и над Орто разразилась гроза.
Вживе восстал из снов Хорсуна черный ливень! Ливень, сбитый из мерклых струй мертвой воды, напитанной ржавью и солонцом древних весен!.. Он падал тяжкой топленой смолой и, не растекаясь, уходил в каменный грунт. В сплошном потоке не было капель и пузырьков воздуха, не было жизни. В нем, как в пограничье яви и сна, погрязала человеческая воля.
Хорсун метался по топкой тропе, шарил в стенах ливня вязнущими руками и, отыскивая ослепших, оглохших спутников, сближал их головы. В тесное сплетенье тел, выгнутых наружу спинами наподобие чорона, втиснулась морда понятливого Аргыса… Ливень обтекал живой чорон, присасывался к нему липкими губами и не мог прорваться внутрь, где Сюры людей пробуждали земное дыхание.
Матерь Листвень раскинула густые ветви просторным шатром. Места хватило укрыться людям и зверям. Птицы и духи Эреке- джереке спрятались в плотно сомкнутой листве.
– Мохсогол, – лепетал, сидя в корзине у подножия дед Кытанах. Восхищенный жизнью и почти счастливый, он слабой ладонью поглаживал головы окруживших его малышей. – Мохсогол, любезный напарник, и ты, верный друг Билэр, чьи уста не ведали лжи! О-о, как тяжела моя дорога к вам и как твердо желание увидеть небесный огонь! В незрячих глазах моих небо и земля пока что черны по-прежнему, и я слышу, как падает черный ливень… Но я жду прозрения. Я дождусь.
Никто не сказал ему, что ливень действительно черный. Лицо Кытанаха светилось кроткой улыбкой, открытой в другие миры. Так улыбаются, проснувшись утром, грудные младенцы, а еще очень добрые, очень старые люди, жизнь которых подходит к концу.
Снаружи остались только шаманы. Но и они не стояли под ливнем. Смоляные языки тщетно облизывали невидимую урасу, под защитой которой они находились. Гладкие, прозрачные покрышки урасы были будто смазаны маслом.
– Попытаемся, – вздохнул говорящий голос духа высшего человека Рыры.
Вынув из-за пазухи смотанный аркан, Рыра завязал на нем узелок и пустил по кругу. Шаманы по очереди брали аркан, завязывали узелки, что-то пришептывая под нос, и отправляли дальше. Крученый кончик достался Хойлу. Заговорщицки блеснули в темноте каменные глазки мертвого шамана.
