– Мое дитя! – завопила Лахса. Рысью прыгнула на плечо, впилась ногтями в шею!..
– Моя птаха! – хрипло вскричал жрец.
Схватил руку Хорсуна, стиснувшую черень батаса, осекся, скользнул взглядом в землю.
– Твоя дочь, – пробормотал устало.
Олджуна испустила судорожный вздох:
– Это правда! Я знала, я тоже собиралась сказать, – она заторопилась, – я хочу признаться, Хорсун, повиниться во всем, даже если не время сейчас, даже если ты не простишь… Не Илинэ, а я отравила воинов на торжищах! Я убила орленка. А еще… я оговорила тебя перед Тимиром!
Хорсун не слышал. Страшная возвратная сила памяти и чувств потрясла его. Сгреб Сандала за ворот дохи:
– Что городишь, старый пустобрех?!
К Хорсуну вскинулись измученные глаза. На багровой щеке задергался рваный шрам. Жрец просипел в лицо:
– В год Осени Бури Нарьяна родила дочь… Не мертвого мальчика. Живую девочку. Илинэ – твоя дочь, старейшина.
Взгляд Илинэ был устремлен к востоку, далеко-далеко. Может, в другое время, может, в другие миры. Огонь в руках становился ярче и шире. Искристое сияние сквозным плащом окутывало ее, сверкающим нимбом переливалось над головой. Капли пламени вспыхивали вокруг огненно-белыми цветами.
Не отрываясь, смотрел Хорсун на свою дочь. Огненно-белый цветок раскрывал лепестки в его сердце.
…Осенью приснилась юная девушка с восьмилучистым камнем в ладонях. Ее глаза-звезды почудились тогда глазами Нарьяны. У Илинэ были те же. Как не заметил, не понял раньше? «У тебя наша девочка», – сказала сегодня жена…
Хорсун знал: Нарьяна прятала от него свой джогур. Она умела вызывать огонь – об этом говорил ее отец Кубагай. Значит, Илинэ унаследовала дар своей матери.
Пламя было бездымным, от него шли ласковый свет и тепло. Оно сияло частицей солнца, но не слепило нисколько. По мере того как крепчал на поляне у Скалы Удаганки солнечный огонь, в пешем небе все больше раздувался и трясся ядовитый желток ложного светила. Бело-золотой огонь насквозь пронизывал отвратный колоб, пробирал его до темной глубины с веществом воплощенного зла.
Только что готовый уничтожить опасную колдунью, Хорсун уверился: его дочь – одна из избранных. Отныне глухой ко всем наговорам и толкам, он, вместе с виной перед дочерью и покойной женой за свою слепоту, впервые ощущал отцовскую гордость.
Не зря хитроумный Сандал поручил ребенка добрым людям. Они воспитали чудесного человека. Жрец солгал о мертворожденном сыне во имя того, что Хорсун теперь видел перед собой, – во имя спасения Орто. У багалыка, вечно занятого дружиной, с его неровным нравом, девочка могла вырасти совсем другой. Кто знает, с какой бы стороны раскрылся ее невероятный джогур? Провидение, подославшее багалыку Олджуну в приемные дочери, ясно выявило, что он не сумел стать бедняжке хорошим отцом. Все сошлось и случилось именно так, а не иначе благодаря мудрой дальновидности Сандала…
Вот почему старый скрытник старался оградить Илинэ от всплесков неправедного Хорсунова гнева! На многое открыло глаза и невольно вырвавшееся у жреца слово, чудно?е в его обычно язвительных устах. Птаха… Ведь так он назвал ее – «моя птаха»?.. Выходит, Сандал всегда незаметно пестовал дочь багалыка! Предпочитал сносить от него высокомерие, неприятие, грубость… Столько весен терпения ради Илинэ… Жрец подарил девочке красивое имя. Еще будет время возблагодарить Сандала и Лахсу за все… Наверное, будет.
…С немым обожанием смотрела Лахса на свое дитя. На дочь Хорсуна. Вспоминала, как нянчилась с маленькой кудрявой Нарьяной. А ведь не раз приходила в голову мысль, что Илинэ на нее похожа. Почему же Сандал так поступил? Почему соврал, что она – ребенок неведомых кочевников, якобы подкинутый в бурю к нему на порог? Не оттого ли, что предвидел сегодняшний день?
Никому не известно, что бы случилось с Илинэ, расти она без матери… Неисповедим бог-загадка! Как бы то ни было, в год Осени Бури Дилга изменил жизнь Лахсы так странно, так мучительно… и так счастливо! Ох, не отнимет же старейшина Хорсун дитя у матери лишь потому, что не под ее сердцем оно было выношено? Если бы вдруг для жизни Илинэ стало необходимо сердце Лахсы, она отдала бы его без раздумий.
…Затаив дыхание, смотрел на свою птаху Сандал. На дочь Хорсуна и дитя Лахсы. Благословлял джогур Илинэ. Девочке удалось призвать божественный огонь. Священный огонь Белого Творца жрец не спутал бы ни с каким другим. Чистое, сущее пламя, хранимое изначально со времен создания мира, горело в общей молельной юрте в горном селенье, где прошли отроческие годы жизни Сандала – Гилэта-Санды. Кольцом такого огня окружила себя Нарьяна в пещере Скалы Удаганки, когда Илинэ появилась на свет. Жена Хорсуна, наверное, не догадывалась, что была преемницей утерянных знаний. Только алахчинские жрицы – солнечные удаганки – умели возжигать небесный огонь.
В домме, что принадлежал верховному Ньике, часто встречался знак-глаз. Тамгой Бога богов определила его Айана, дочь Силиса, обладательница «читающего» джогура. Жрицы поставили его оберегом в послании на заповедной чаше. Печать в двух каплях, вытекая друг из друга, образуют всевидящее око… Сандал по наитию позаимствовал его у алахчинов для начертания звука-ключа к Имени Создателя. К Имени Танг-Ра, что означает «Солнце-любовь». То же наитие подсказало когда-то имя для новорожденной девочки. Илинэ – настоящее имя Большой Реки. На языке народа саха это значит «восток», «река» и «вперед»… А на языке алахчинов?
Жрец вздрогнул. Как там было, в послании? «Придет Взрывающее Землю. Сквозь Небесный огонь – Камень на него! Ключ огня – имя девятой ступени. Спасение мира – в удаган. Ее имя – главный путь Перекрестья»…
