И высветилась в мыслях, закружилась чаша с солнцем в боках! Все встало на свои места. Под Взрывающим Землю жрицы имели в виду ледяной колоб, вырубленный демонической силой из глыбы ненависти и зла. Небесный огонь исходит из прозрачного камня, сияющего в руках Илинэ. Ключ огня – имя девятой ступени – забытое название последнего витка девятиободного Круга Разума.
Девятый виток… Ступень сердца. Люди называют ее то Божественным смыслом, то Совершенством великих… А это есть и была Солнце-любовь! Солнце в душе человека, открывающее врата доброго мира. Имя удаган – удаганки, которой предначертано спасти мир, – Илинэ. Ведь главный путь Перекрестья – Пресеченья живых дорог – бежит, как река, с востока во все части света и снова вперед на восток по ходу солнца!
Сандал понял, что проницательная Айана тоже разгадала секрет алахчинского послания. Сложив руки в молитвенном жесте, смотрела она на свою подружку.
…В великом изумлении взметя на лоб брови, смотрел на сестренку Дьоллох. То, что Илинэ оказалась дочерью Хорсуна, потрясло певца куда меньше ее умения зажигать огонь голыми руками.
…Атын потерянно смотрел на Илинэ, но видел не ее, а девушку неслыханной красоты. Видел, как в юной незнакомке, точно лилия из бутона, нарождается женщина – нежная, близкая и неземная… непостижимая стихия огня и любви. Какие еще загадки таятся в Илинэ, которую он знал столько, сколько помнил себя?..
Светлея лицами, с благоговением смотрели на нее Манихай, Урана, Олджуна, Модун и остальные.
Болот танцевал со смертью. У смерти были ненависть и меч – лучший из всех мечей на свете. У ботура – наследное ремесло и ненависть.
«Ненависть!» – кричала, подзуживая, смерть.
«Любовь, – знал ботур. – Моя любовь к тем, кому ты, Ёлю, угрожаешь».
Белоглазый размахивал клинком, не подпуская воина к себе. Крепко держал меч, привычный повиноваться орудующей руке и готовый теперь растрескаться головой-рукоятью. Меч тщился помочь своему хозяину хотя бы тем, что, ломая себя, при каждом ударе опускался или поднимался чуть больше, чем того требовал выпад.
А чужая рука улещала, поглаживала рукоять, сулила славные битвы, полные сладкой ярости и багрового ликования. «Тебе не придется скучать в ножнах, ржаветь в ожидании боя, если исполнишь жребий, – нашептывала вражья рука. – Разве не подлинная радость – убить мастера-воина, пусть даже этот воин – твой прежний владелец? Разве сам ты не достоин такого счастья?»
Рука была равнодушной и неумелой. Она была чуждой мечу. Она не знала весен кропотливой учебы и не взрослела вместе с мальчишкой, в котором текла кровь воинов-предков. Не знала и не хотела знать огня, живущего в сердце орудия. Этот огонь был выше всех жребиев, выше страха забвенья и ржави. Как бы ни хотел меч вести вечный бой, горючее пламя полыхало внутри, накаляя булат палящей болью и отчаянием. Если бы меч, направленный против друга, не испытывал мук, он не имел бы права называться настоящим мечом, а тем более – носить высокое имя. Умей он плакать, кипучие капли оплавленной сердцевины ожгли бы ненавистную длань. Меч яростно крушил подряд все вещи, что случайно попадались под острие, иначе сердце его не выдержало бы и взорвалось. Он тупился, искрил и щербился, ссаживая на пол замысловатые махины и железных великанов. Меч-Человек жил неугасимой надеждой на руку человека по имени Меч.
…Вместо того чтобы свернуть к северной дороге, Котел несся прямиком к Дирингу и, на полном ходу взлетев над берегом, шлепнулся в озеро. Оно, кажется, высохло.
Внизу чавкнуло и затрещало, точно ломались ребра гигантских чудовищ. Полозья-опоры плюхнулись в месиво чьей-то вываренной плоти, провалились дальше в зыбучую жижу под иссушенной коркой донного ила. Тройную крышу снесло, перемычки между домовинами лопнули, скособочилось железное чрево. Огромное Зерцало сорвало с крепей, и под его напором рухнула внутренняя стена. Из стены вывалилась серебристая пластина – прибор, приводящий устройство к действию. Забегали, замигали разноцветные бусины, что-то щелкнуло и включилось.
Все грани Зерцала разбились. Кроме одной – той, что стояла посередине. В ней-то и отразились последние мгновения перед взрывом в Долине Смерти.
Лица людей на поляне у Матери Листвени в тревоге повернулись к небу над Дирингом. Тучи нависли там низко, опустились как будто еще… На их высвеченном с исподу закрае что-то смутно обозначилось. Что-то вроде наскального рисунка. Он проступал все яснее и четче, и наконец, словно в грандиозной пластине каменной воды, открылось странное и страшное зрелище.
– Брешь! Брешь в таежных вратах, – послышалось вокруг.
– Это Элен! – возвестил мальчишеский голос.
Так и было – могучее волшебство отразило долину в покровах туч. Но не нынешнюю, весеннюю и цветущую, а такую, какой она, может быть, станет позже… когда на ней не останется ничего живого.
Горы исчезли. Завалы древнего бурелома взяли отраженную Элен в зловещее окружение. Клочья желтого тумана плавали в пасмурном небе. Посреди долины маковкой вниз повисло огромное сухое древо. Темная вершина его напоминала слипшийся комок крыс, кишащих в суковатом гнезде. Судорожно
