– Как долго?
– В идеале двенадцать часов.
– О’кей, мы поймем, что прошло двенадцать часов, по расположению солнца, раз уж в твоем присутствии нельзя полагаться на часы.
– Спасибо, что напомнил.
Дилан отпивает большой глоток бренди.
– Нет проблем. Будем ориентироваться на солнце. Должно быть, мы начали обжиг где-то в одиннадцать. Рассветает в этом месяце примерно около семи тридцати. Если на небе не будет слишком плотных облаков, мы сможем определить, когда солнце окажется в зените. И что нам тогда надо будет делать?
– Разгрести огонь и позволить температуре медленно опуститься. Мы сможем открыть печь послезавтра примерно в полдень.
– Ничего себе! Стало быть, ждать придется долго. Как же тебе удастся избежать соблазна на секунду заглянуть внутрь до нужного времени?
– Легко, ведь я знаю: открою печь раньше – вся работа пойдет насмарку. Если температура внутри упадет слишком быстро, горшки могут треснуть или расколоться, не говоря уже о том, как пострадает глазурь.
Какое-то время они сидят в безмятежном молчании, деля простую пищу, и постепенно алкоголь и идущее от огня тепло снимают их напряжение. Тильда чувствует, как согреваются замерзшие на морозе ноги, как расслабляются и начинают меньше болеть усталые плечи. Ее глаза воспалены от переутомления, сухости морозного воздуха и раздражающего действия дыма. Она невольно принимается их тереть.
– Почему бы тебе их не снять?
– Извини?
– Контактные линзы. Если у тебя воспалены глаза, надо их снять. – Он пожимает плечами. – Они же тебе больше не нужны, верно?
Она открывает было рот, чтобы возразить, привести доводы в пользу маскировки своей странной внешности, но потом решает, что это ни к чему. Вместо этого она снимает линзы. Сразу наступает облегчение, и она смотрит на блестящие пластиковые диски на ладони. Секунду колеблется, потом бросает их в огонь. Они, зашипев, вспыхивают, и Тильда вздрагивает.
– Хватит скрываться.
– За это стоит выпить, – отвечает Дилан и чокается с ней. – Хватит скрываться!
– Просто… я маскировала… вот это. – Она машет, показывая на свое тело.
– Если другие люди не могут принять тебя такой, какая ты есть… что ж, это их проблема. Ты – это ты. Ты…
– Только, пожалуйста, не говори, что я особенная.
– А как насчет трудной для понимания, но интересной?
– Жаль, если меня трудно понять. Извини.
– Не извиняйся.
– Ну, я думаю, ты не поймешь. Что это такое… когда на тебя таращатся, словно ты что-то… ненормальное. Словно ты не такая, как все.
Дилан поднимает брови и выразительно качает головой, так что его черные кудри падают на зеленые глаза, потом поворачивается в профиль – становится видно, как прям и тонок его нос, и широко улыбается, показывая зубы, кажущиеся особенно белыми при слабом освещении на фоне темной кожи.
– Ну да, конечно, – с сарказмом в голосе соглашается он. – Где уж мне понять, каково это – быть другим.
Тильда краснеет.
– Господи, какая же я дура. Прости, нет, правда, прости.
– Как я уже сказал, не извиняйся. Давай просто скажем, что мы оба знаем, каково это – быть не таким, как все.
– Профессор Уильямс говорил, что ты родился на Барбадосе. Оттуда родом твоя мать?
– Отец был дайвером – выбором профессии я обязан ему. Он встретил мою мать, когда работал на затонувшем корабле в Карибском море. Там они и поженились, а потом попробовали жить в Уэльсе, но мать здесь не прижилась, и они вернулись. Отец хотел, чтобы я получил образование в Британии – бог знает почему! И когда мне исполнилось одиннадцать, я перебрался к дяде Ильтиду и стал учиться здесь.
– Ты не очень-то похож на дядю.
– Это потому, что он мой дядя только по жене. Отец был братом Греты, а не его.
– А, тогда понятно. Я просто думала… Но домом ты называешь Барбадос?
– Называю или, по крайней мере, называл. Отец погиб во время неудачного погружения, когда мне было двадцать два, и мама хотела, чтобы я бросил работу, но… в общем, когда ты занимаешься именно тем, для чего создан… – Он допивает бренди. – Я возвращаюсь в эти места так часто, как только могу. Дяде Ильтиду приходится нелегко с тех пор, как умерла тетя Грета. Честно говоря, я уже не знаю, где мой дом. Наверное, я чувствую себя как дома только под водой.
У Тильды перехватывает дыхание, и она медленно качает головой.
