сказать, лихо меня обыграли; впрочем, в следующей партии я с ними знатно поквитался. Азартная Меламори была близка к тому, чтобы затеять драку, но своевременно влетевший в окно короб с дюжиной сортов мороженого из трактира на Площади Побед Гурига Седьмого примирил ее не только с поражением, но и с фактом моего существования в целом.
Мы играли, пока Меламори и Дримарондо не уснули прямо на ковре в гостиной. Вообще-то с меня сталось бы их разбудить, насильственно напоить бальзамом Кахара и продолжить игру, но Базилио не позволила. Она у нас великий гуманист, как и положено настоящему чудовищу. Впрочем, подозреваю, бедняга и сама уже с ног валилась. Один я в этом доме стойкий боец.
Оставшись в одиночестве посреди всего этого сонного царства, я внезапно осознал, что так и не расспросил Ди о его родственниках. Хотя за игрой найти повод было довольно просто: «Вы, наверное, дома каждый вечер в «Злик-и-злак» играли? А сколько народу собиралось за столом? У вас большая семья? Ого, повезло, было с кем поиграть! А где они все сейчас?» – что может быть естественней подобной болтовни? Но я почему-то даже не заикнулся. Совершенно на меня не похоже. И на азарт не спишешь. По крайней мере, до сих пор он никогда не лишал меня разума.
«Ладно, – сказал себе я, – значит, завтра. Боюсь, пока мы с Ди недостаточно близкие друзья, чтобы будить его среди ночи предложением непринужденно поболтать о семейных делах. Что на самом деле досадно: сна у меня ни в одном глазу. И, похоже, пока не предвидится. Самое время кого- нибудь разбудить».
Ну, строго говоря, в этом Мире есть только один человек, которого я могу разбудить в любое время суток, не рискуя нажить в его лице лютого врага. С него еще и обрадоваться станется. Но именно его будить всегда жалко. Сэр Шурф и так практически никогда не спит.
С другой стороны, это означает, что вот прямо сейчас он тоже скорее всего бодрствует. Какие-то несчастные два часа после полуночи, детское время, какой вообще может быть сон?!
Размышляя обо всем этом, я как-то незаметно преодолел сто двадцать восемь ступенек и добрался до башни. А оттуда, недолго думая, вылез на крышу – единственное место в Мире, где я бываю счастлив вне зависимости от обстоятельств. То есть вообще всегда.
У крыши Мохнатого Дома есть только один серьезный недостаток: всякий раз, увидев открывающуюся оттуда панораму Старого Города, я начинаю всерьез подозревать, что все-таки умер и попал в рай. Не то чтобы я против, но это было бы неописуемым свинством по отношению к оставшимся в живых.
Но сегодня сомнения меня не терзали. Вряд ли в настоящем раю леди Меламори стала бы угрожать мне скорым отъездом в Арварох. И, кстати, в «Злик- и-злак» я бы ей три раза кряду не продул. Тем, собственно, и хороши житейские драмы: пока они происходят, можешь быть уверен, что жив. Иного смысла лично я в них не вижу. И совершенно не верю, будто они идут нам на пользу. Все, что меня не убивает, просто портит мне характер, как-то так.
Посидев на крыше четверть часа, я окончательно изгнал из своего сердца милосердие и послал зов Шурфу, рассудив, что, если он все-таки спит, никто не помешает ему послать меня подальше и перевернуться на другой бок. Лично я именно так и поступил бы.
Но он, конечно, не спал. И, похоже, даже не собирался. А услышав, что я сижу на крыше Мохнатого Дома, не стал дожидаться специального приглашения. Просто тут же появился рядом с кувшином камры в руках. Очень кстати. Что-что, а камру в Ордене Семилистника варить умеют, у них вообще с кулинарными традициями все отлично. Будь у меня чуть меньше совести и чуть больше свободного времени, я бы поселился в Иафахе на правах домашнего любимца Великого Магистра, с восьмиразовым питанием – чем я хуже собственных кошек?
– Злик-злок, белый, встреча к удаче, – сказал я вместо приветствия.
– Что? – изумленно переспросил Шурф.
– Неужели в твоих книжках про Урдер не было правил игры в «Злик-и-злак»?
– Были, но я не стал отвлекаться на их подробное изучение. Игра, строго говоря, вообще не урдерская, ее в Куанкурохе придумали, а ближайшие соседи позаимствовали, как это часто бывает.
– Отличная игра, – сказал я. – Сегодня случайно научился, и тут же выяснилось, что я натурально маньяк, еще хуже, чем ты. Обо всем на свете забыл, даже Ди о родственниках не расспросил, а это уже ни в какие ворота… Ладно, Магистры с ним, завтра расспрошу. А что касается белого к удаче, там, понимаешь, есть такой прекрасный момент: когда фишки разных игроков встречаются в одной клетке, тот, чья фишка пришла туда последней, кидает специальный спорный кубик, и, в зависимости от того, какой цвет выпадет, одна из фишек считается убитой и выбывает из игры или просто задерживается на этой клетке на несколько ходов. Или – собственно, как раз когда выпадает белый – обе фишки получают преимущество перед всеми остальными, их ходы вперед удваиваются, а отступления сокращаются, и они почти неизбежно приходят к финишу раньше прочих. На самом деле очень похоже на настоящую жизнь, правда? Никогда заранее не знаешь, к чему приведет всякая новая встреча, кто окажется врагом, а кто – другом, и встреченный тоже пока не знает, обоим приходится ждать, пока судьба бросит свой кубик, и все прояснится… Поэтому, наверное, так и захватывает.
– Похоже, ты прав. В Куанкурохе эта игра первоначально называлась «Жизнь воина», – заметил Шурф. – И последняя клетка, к которой стремятся все игроки, именовалась тогда не «Дом», как сейчас, а «Победа». Название переделали, кажется, чангайцы, и их версия прижилась во всей Чирухте.
– Так ты, получается, все-таки знаешь правила?
– Нет, только историю создания. Изучать правила игры, в которую я не собираюсь играть, мне показалось излишним. Откуда было знать, что это так скоро станет неизбежной необходимостью.
