– Ни на чьей, – мотнул он головой. – Но этого тоже иногда хватало, чтобы перейти дорогу или «западным», или «восточным».
– Кем же ты был, если ни тем и ни другим? Бандитом и мародером?
– Обычным мирным гражданином. Старался держаться подальше от ваших разборок – они меня не интересовали. Но вам было наплевать, кто я – мирный беженец или мародер. Для вас, «восточных», я был врагом лишь потому, что не хотел сражаться за вашу чертову независимость! А зачем она мне сдалась? Я уже был независимый! Причем и от вас, и от «западных», чьи руки также были по локоть в крови и чьи лозунги звучали столь же мерзко.
– То есть прикидываешься мирным беженцем, да? – переспросил комвзвод. – Ну-ну, заливай больше! Думаешь, я не в курсе, что во время войны ты состоял в банде некоего Мотыги? Того, которого грохнули потом братья Дерюжные.
– Знать не знаю ни про какого Мотыгу, ни про здешние банды, – отрезал Чернобаев. – Это кто вам про меня такое наплел? Случайно, не Колька Чулым?
– Нет, не Колька, – соврал Мизгирь. Пленник не узнал его, а иначе бы уже припомнил, что виделся с ним на заднем дворе «Козырного короля». – Но есть в округе люди, которые не забыли, кто такой Пахом Чернобаев. И на кого он работал, прежде чем загремел в Острог…
На самом деле Мизгирь не наводил о Папе Карло справки в дорожной службе, так как это выглядело бы подозрительно. Вместо этого он наказал своим людям подслушивать в барах разговоры дорожников. И вот вчера выяснилось, что один из их коллег уже третий день не выходит на службу. И что в бараке, где он жил, его тоже не видели с самого воскресенья. Разумеется, пропавшего без вести бывшего зэка знали на работе под настоящим именем. И знали, за что он отсидел, поскольку его устроил туда сам начальник Острога.
С этими сведениями и пришел Мизгирь к кладовщику «Гордой», о котором заикнулся тогда в беседе с Чулымом. Однако старенький дядя Вася мало чем помог комвзвода.
«Ты думаешь, я тутошних окаянных бандюков по именам знал? – усмехнулся кладовщик в ответ на вопрос, знаком ли ему некий Пахом Чернобаев. – Они же друг друга только по кликухам называли, да и те поди все упомни. Кто из них мог убить пятерых и загреметь на долгий срок? Ну ты и вопросы задаешь! Да кто угодно! За каждым такой список грехов числился, что его на суде три дня кряду зачитывали бы. Хотя после гибели Мотыги большинство его подручных разбежалось, а прочие в могилы слегли. Так что в Остроге, сдается мне, чалилась мелкая сошка. Одна из шестерок, которую скормили тогдашнему правосудию так же, как Чулым «скормил» выживших дерюженцев «святым»…
– Даже так? И почему вы не устроили мне очную ставку с тем свидетелем? – поинтересовался Папа Карло в ответ на последнее заявление Мизгиря.
«Потому что дядя Вася не входит в охотничий клуб», – должен был сказать на это капитан, но, разумеется, не сказал.
– Я почти три месяца на воле, но до сих пор не встретил ни одного старого знакомого, – продолжал Пахом. – А вы вот так запросто его нашли? По- моему, вы мне лжете.
– Единственный лжец здесь – это ты, – возразил комвзвода. – Только зачем нам предъявлять тебе какие-либо доказательства? Ты не на суде, а я не твой прокурор. Мы достаточно о тебе разузнали, осталось лишь, чтобы ты сам признался во всех своих злодеяниях. Полная искренность – твой единственный ключ к свободе.
– И какой вам прок от моей исповеди? На хлеб ее не намажешь, денег от этого у вас не прибавится и мир не станет чище. Вы просто любите издеваться над беспомощными людьми, вот что я вам скажу. А сознаваться в грехах их заставляете, чтобы не выглядеть в глазах друг друга кончеными садистами и чтобы придать вашим пыткам хоть какой-то смысл. Только со мной вы ошиблись. Мне не в чем раскаиваться. Ни перед вами, ни перед кем бы то ни было. Я искупил свои грехи на пять жизней вперед, отсидев огромный срок за то, за что другого наверняка бы оправдали.
– Ну это мы еще поглядим, – пообещал Мизгирь, вставая с корточек. – Не желаешь каяться сегодня – пожелаешь завтра. Времени у нас в запасе хоть отбавляй.
И он, плюнув на прощание в яму, снова оставил пленника в одиночестве.
На самом деле времени у охотников было не слишком много. До прилета Горюева оставалась всего неделя. И когда он появится, будет уже неважно, сознается Папа Карло в грехах молодости или нет. Но даже если сознается, досрочно его из Гламурной ямы все равно не выпустят.
Никто Пахома в городе не искал, что тоже играло охотникам на руку. Вдобавок Кайзер пустил среди его бывших коллег слух, что тот задолжал чулымцам приличную сумму. Поэтому дорожники единодушно решили, что Чернобаев отказался платить по счету и задал деру, и больше про него не вспоминали.
Мизгирь тоже мог бы забыть о нем на всю оставшуюся неделю – иных забот хватало, – да только не получилось. Теперь пленника кормили раз в день, и за ним приглядывали по очереди члены клуба. Но за три дня до визита Горюева Мизгирю неожиданно позвонил дежурящий на форпосте Кельдым. И сообщил, что «зверь» ведет себя странно – не иначе, у него помутился рассудок.
Чертыхнувшись, капитан был вынужден оставить дела и поехал выяснять, что там стряслось.
– И вот так – с самого утра, – пояснил Кельдым, когда они с капитаном подошли к яме. – Бодает стену, мычит и не отзывается.
Действительно, Папа Карло слез с покрышки и теперь стоял у стены по колено в нечистотах, упершись лбом в шершавый бетон. Но не молчал, как обычно, а что-то бубнил себе под нос. Что именно, было не разобрать. До стрельбанов долетало одно лишь мычание.
– Эй, Чернобаев! – окликнул его Мизгирь. – Ты меня слышишь, Чернобаев? Хватит валять дурака, пора обедать! Держи свой хлеб! Держи, кому говорю!
