Но пленник не реагировал, хотя явно проголодался – со вчерашнего дня у него во рту не было ни крошки хлеба.
– Наверняка придуривается. Голодный псих от еды бы не отказался, – рассудил комвзвода, отведя Кельдыма от ямы.
– Если только псих не чокнулся именно на голодовке, – усомнился тот. – Сколько он так еще простоит? Рано или поздно уснет, ноги подкосятся, он упадет и захлебнется.
– Ладно, подожди до темноты, а потом свяжись со мной и доложи обстановку, – заключил Мизгирь. – Если ничего не изменится, привезу ребят, будем принимать меры.
Охотники допускали, что от долгого сидения в Гламурной яме у какого-нибудь «зверя» может поехать крыша, но пока с этим не сталкивались. Их обычные пленники через неделю заточения либо еще сильнее озлоблялись и дичали, либо становились покладистыми, но с ума не сходили. Все они были бандитами – людьми беспринципными, умеющими приспосабливаться к любым условиям и живучими, как тараканы.
И Пахом до сей поры мало чем от них отличался. По крайней мере, когда Мизгирь разговаривал с ним в последний раз, то не заподозрил у него никаких психических сдвигов. Поэтому имел основания считать, что Чернобаев лишь прикидывается сумасшедшим. И прекратит это, когда устанет.
Но вечерние новости от Кельдыма не обнадеживали. Папа Карло продолжал бодать стену и мычать. Удивительно, как ему вообще удалось простоять в этой позе так долго. Рассчитывать на то, что он продержится еще и ночь, уже не приходилось.
Захватив с собой Боржоми, Горыныча, Заику и Ярило, Мизгирь вернулся на форпост, дабы помочь Кельдыму разобраться с этой внезапной проблемой.
Чернобаев не изменил позы, но теперь его плечи дрожали, а мычание стало прерывистым и тихим. Было видно, что он едва не падает с ног от голода и усталости. Вот только возвращаться на островок-покрышку он упрямо не желал.
– Кажется, и правда не симулирует, – заметил капитан, почесав макушку. – Надо вытащить его и дать отлежаться в сарае. А то, боюсь, к прилету босса Папа Карло или ноги протянет, или будет еле-еле ими передвигать, за что нас тоже по головке не погладят.
– А если он откажется вылезать из Гламурной ямы, что тогда? – спросил Ярило. – «Пушкой» ему теперь не пригрозишь – он же невменяемый.
– В кладовке валяются болотные сапоги и монтажный пояс. – сказал Мизгирь. – Обвяжем им «зверя» и вытянем наверх краном.
– И кто спустится в яму? – нахмурился Горыныч. – Кидаем жребий или как?
– Отставить жеребьевку. Я спущусь. – Комвзвода не стал перекладывать грязную работу на товарищей. – Я нашел этого «зверя», а значит, мне за ним и нырять.
Так и случилось. Чернобаев не желал хвататься за спущенную ему крановую цепь, и пришлось Мизгирю напяливать болотные сапоги, которые по закону подлости оказались дырявыми. Хорошо еще, что в машине нашелся скотч, и комвзвода худо-бедно заклеил им на сапогах прорехи, какие сумел обнаружить.
Ощутить себя в шкуре узника Гламурной ямы было не только неприятным, но и бесполезным опытом. Чтобы узнать, насколько там отвратительно, необязательно было самому туда лезть. Увы, иного способа вытащить Чернобаева не существовало.
Разумеется, в одном из сапог тут же нашлась незаклеенная дыра, которая не добавила Мизгирю удовольствия от этой «экскурсии». Кривясь от отвращения и держа ладонь на рукояти пистолета, комвзвода приблизился к Пахому и ткнул его кулаком в спину. Тот даже не оглянулся. Тогда Мизгирь надел на пленника захваченный с собой широкий монтажный пояс и прикрепил к нему крановую цепь.
«Что он там бормочет? – подумал капитан перед тем, как отдал команду «Вира!». – Что-то про морковь? Или про морг? «Морк, морк»… Хотя нет, кажется, речь о мороке. Морока или морок. Морок, который… ни черта не разберу. А впрочем, оно мне надо? Не иначе, старик просто заговаривается».
Очутившись в воздухе, Папа Карло вышел из прострации и задергался. Потеряв равновесие, он перевернулся на крюке и был вытащен из ямы вверх ногами. После чего его продержали подвешенным над ямой еще минуты три. До тех пор, пока не смыли с него из шланга все нечистоты.
Когда Мизгиря тоже наконец-то извлекли из клоаки и он скинул сапоги, промокший насквозь Чернобаев сидел на земле и дрожал. Однако купание не только отмыло его от грязи, но и, кажется, привело в чувство. Это стало понятно по его взгляду и по тому, что он больше не бредил. Хотя насчет последнего комвзвода не был уверен. Молчание Пахома могло объясняться и тем, что у него от холода зуб на зуб не попадал.
– Что с сараем? – осведомился капитан у Заики и Боржоми, которым было поручено обустроить для пленника новую тюрьму.
– Все готово. Выкинули оттуда хлам и вбили в стену скобу для цепи, – доложил Боржоми. – Разве только спать Папе Карло придется на полу, но, думаю, он будет не в обиде.
– Сухую одежду нашли?
– Да. И обувь тоже. Размер ботинок, правда, великоват, но других нет.
– Ничего, главное, что дерьмом не воняют, – подытожил Мизгирь. И обратился к Пахому: – Ты сможешь сам переодеться, Чернобаев?
Пленник не ответил, а, продолжая стучать зубами, несколько раз судорожно кивнул.
– Ну слава богу – ты снова нас понимаешь! – воскликнул капитан. – А как насчет покаяния? Ты созрел для него или все еще нет?
– Морок, – пробормотал Чернобаев, вжав голову в плечи, словно ожидая удара. – Это все он. Не я. Морок попутал. Извините.
– И это все? – Мизгирь покачал головой. – В жизни не слышал хреновее исповеди. Придется тебе, Папа Карло, еще денек-другой над ней поработать,
