Стержнев.
– Почему я должна верить в то, что вы меня вообще искали? – не позволила сбить себя с мысли. – Если бы искали, то давно уже нашли бы, разве не так?
– Так, – согласился папа и недовольно поморщился, размазывая красные помидорные брызги по бежевому свитеру. – И если бы не этот засранец, – гневный взгляд в сторону Севера, – ты давно бы уже была…
– Сами виноваты, – взбрыкнул молчавший до этого Арсений. – Вы же Ёлке хотели горло перерезать! Мало я вас тогда придушил.
Папочка мучительно покраснел под шестью шокированными взглядами и проворчал:
– Никто её не собирался резать… Я просто проверить хотел.
– Да-да, – я подалась вперёд. – Что проверить? Я это или Тоська? Не пойму я вас. – я посмотрела на бабушку, – Вы так восхищаетесь тем, что я на вашего Русю похожа, а мы с Тоськой, между прочим, на одно лицо были.
Были.
Арсений опустил руку под стол и успокаивающе похлопал меня по колену, я посмотрела на него с благодарностью, желая успокоить – впадать в истерику или глубокий обморок я не планирую – а затем посмотрела в глаза удивлённой маме: – Бракованный ребёнок вам не нужен, так я понимаю? – сухо сглотнула и поднялась на ноги. – Вам же плевать. Она умерла, а вам плевать. Вы даже не горюете. Вы… какие вы люди после этого, а?
Мамочка громко всхлипнула в ладони, спрятавшись от моего обличительного взгляда, а папочка бросился её утешать.
– Боги они, разве ты ещё не догадалась, – грустно улыбнулась лошадиным лицом Валентина, и все мужчины за столом, кроме Северова, то ли застонали, то ли проворчали что-то невразумительное. А я неожиданно сдулась, растратив весь свой пыл, и опустилась на стул.
Было стыдно за эту вспышку ярости и противно из-за того, что я так открылась перед этими чужаками.
– Объясните, – попросила я, мечтая побыстрее убраться отсюда, – зачем мне сближаться с вами.
Они смотрели на меня молча. Мама болезненно кривилась, её тонкие пальцы теребили золотую пуговицу на жакете, а я не могла оторвать взгляда от аккуратных, покрытых прозрачным лаком ногтей. Интересно, каково было бы жить рядом с ней?
На мгновение я позволила себе уплыть в мир фантазий, представив, что последние пятнадцать лет моей жизни прошли не так, как прошли, что я росла среди этих людей. Меня, наверное, любили. И баловали, конечно. Мягкие черты лица матери говорили о том, что такая женщина умеет баловать от души. И папа, видимо, баловал тоже, потому что мы с мамой были бы его единственным и самым любимым сокровищем. Дядя Серёжа стал бы моим лучшим другом и потворствовал бы всем моим авантюрам, а дядя Денис – с ударением на первый слог – отчитывал бы нас за шалости. Бабушка кормила бы пирогами с вишнёвой начинкой, а дедушка…
Мой дедушка бог.
Усилием воли я отогнала от себя пасторальную картинку и виновато посмотрела на стюарда, бесшумно уничтожающего следы моего помидорного гнева. Неосознанно подвинулась ближе к Арсению, остро нуждаясь в его поддержке, в силе его рук, в тепле, исходящем от его надёжного тела и тут же поймала на себе задумчивый взгляд дяди Серёжи. Он кивнул своим мыслям, словно что-то понял, словно только что решил какую-то сложную задачу, криво улыбнулся мне, подмигнул Северову и качнул в нашу сторону бокалом с вином.
– У богов свое видение мира, – проговорила Валентина, когда стюард отошёл от стола и замер у двери рядом с двумя другими своими коллегами, – свои правила и своя мораль… Я так сочувствую твоей боли, правда. Я понимаю, она всегда была рядом с тобой. Ты привыкла. Ты не знала всей правды. Вас не подумали разлучать. И рано или поздно трагедия всё равно бы случилась. Хотя лишней жестокости можно было бы избежать… Но знаешь что, – она виновато посмотрела на мою маму, которая уже не плакала, но сидела тихо, как мышка, и всё ещё крутила пуговицу на жакете, – легко обвинять кого-то в бесчеловечности, но стоит поставить себя на место обвиняемого, и ты поймёшь…
Я нервно тряхнула головой. О чём вообще она говорит? О какой правде? Её грустная сочувствующая улыбка, её успокаивающий тон. Я так Тоську утешала, когда у нас хомячок умер.
Когда умирает близкий человек, нормальные люди используют другие слова.
Нормальные. Я мысленно усмехнулась своей наивности. Ёлка-Ёлка, глупое ты дерево, где ты видела здесь нормальных людей.
– Подожди! – Валентина заметила мой скептический взгляд и подняла руку, призывая меня к спокойствию. – Я договорю, хорошо? Из всех присутствующих я, наверное, лучше всех тебя понимаю, хотя бы потому, что я, как и ты, выросла за границей Высшего круга, и об обычаях и нравах своего народа узнала уже после свадьбы. Поэтому я понимаю, правда. И твоё недоумение, и чувство брезгливости…
– Брезгливости? – я моргнула. – О чём ты?
– О твоей Тени, конечно, – Валентина вздохнула.
У меня перед глазами заплясали светящиеся искры, и стало трудно дышать. Вот значит, как. Разве нужны мне ещё какие-то доказательства? Если они знают даже о прозвище, которым Тоську называла только я, разве можно предположить, что они не знают всего остального. Всегда знали. Не искали. Не нужна была. Никому не нужна.
– Сеня! – крикнула я, и Северов, ни слова не говоря и игнорируя мрачные взгляды присутствующих на обеде мужчин, перетянул меня к себе на
